Солнце у нас внутри.

Оно и награда.

Аплодисментов не надо.

И. Хуга.

Вряд ли кто-то из специалистов и любителей, внимательно следящих за тем, что происходит в современной осетинской русскоязычной литературе, сможет припомнить поэтический сборник такого уровня, как книга Ирлана Хугаева «Вериги воли». Филологи республики ее заметили и оценили, но почему-то публично высказаться пока никто не осмелился. Может, кто-то должен стать первым? А потом с этим, уже как-то оформленным, пусть и предварительным, мнением гораздо проще будет соглашаться или спорить. Иногда вообще спонтанная реакция, первое впечатление оказывается самым правильным и сильным, хотя стихи – такая «стихия», к которой можно и должно возвращаться постоянно. Особенно если они ошеломляют.

Я не буду говорить об элементах эстетики постмодернизма и философии экзистенциализма в стихах И. Хугаева, о клаузулах и пиррихиях, я о человеческом впечатлении от книги. Пусть эта скромная реплика станет приглашением к разговору об уместности/неуместности поэзии в наше время.

Кто из нас не думал о том, что в век скоростей и неуемного потребления, в век жадности и убогого по сути своей приоритета материальных ценностей над духовными не до стихов и поэтов? Кто из нас не хотел бы при этом знать ответы на вопросы вселенского характера, детские почти вопросы: «Для чего мы здесь?», «Почему нам бывает больно?», «Что все-таки важнее всего на свете?»… Иногда для того, чтобы познать истину, достаточно закрыть глаза и прислушаться. Именно поэты умеют это делать, ловя какие-то шаманские волны в пространстве, вытаскивая странные  и нужные слова из космоса… Они проделывают это чаще и эффективнее, что ли, чем те, кто поэтического дара не имеет. И именно к ним, к поэтам, стоило бы прислушиваться, если не страшно потерять покой, точнее, если невозможно его не потерять.

И еще важно, что истина о главном чаще всего все-таки содержится не в философских трактатах, не в учебниках по социологии, не в психологических пособиях и тренингах, где человек рассматривается как нечто обобщенное, усредненное, а в произведениях искусства. В них автор, выворачиваясь наизнанку, взваливает на себя некую миссию, показывая, как он сам лично, не обобщенно, каждым атомом своим, каждой частицей, каждой клеточкой болезненно и трудно ищет смыслы. В этом ракурсе уровень искренности автора – показатель глубины (или дальности?) его погружения внутрь себя (в текстах И. Хугаева данный признак зашкаливает) и показатель любви к людям. К тем, которых он хочет упредить, которым может поведать о своих «терниях и звездах», которым он дарит себя, свое нутро, свою боль и радость, чтобы…

…Трудно сказать о цели. Для автора, наверное, цель не оформляется вербально: он просто не может не высказаться, он погибнет или сойдет с ума, промолчав. Кстати, в истории литературы есть такие случаи. Для читателя цель обращения к поэзии тоже вполне очевидна и проста до предела: задуматься, остановиться, попытаться понять и простить (каждое искреннее произведение искусства – это еще и просьба автора о прощении) другого человека.

Мне, кстати, тоже придется попросить прощения за вынужденную субъективность того, что я пишу: просто не знаю и не могу придумать, как можно иначе высказаться о стихах. Если говорить о них научно, с использованием соответствующей терминологии, то восприятие их уже не будет столь эмоциональным и трепетным, на что наверняка рассчитывал их создатель.

Когда я взахлеб, за ночь, периодически вытирая слезы, прочитала = проглотила книгу Ирлана Сергеевича, то первым, что пришло в голову, был отрывок из Апокалипсиса: «Судьи сели. И раскрылись книги». Думаю, что именно такие книги могут стать оправданием не только автору, но и многим грешникам, чьи размышления и сомнения выразил в математически отточенных строчках поэт.

Кстати, о математике, вернее, о точности. Ирлан Сергеевич умудряется формулообразно, аксиоматично, максимально четко выражать то, что по своей сути философски глубоко, широко и размашисто.

У него есть коротенькое стихотворение из шести букв:

Лют

Люд.

Если не пробежать глазами этот «ребус», а «внедриться» в него, то в этих шести буквочках можно найти практически всю мировую историю вместе с философией, психологией и социологией. Да еще сверху этот шедевр почти кокетливо «присыпан» филологическим изыском. Чтобы было очевидно и понятно: это формула совершенства.

С той же непоэтической расчетливостью построен весь сборник: первое стихотворение – о бунте:

Я тоже верил вам, отцы

Теорий и гипотез:

От чудодейственных вакцин

Ромашкой цвел гипофиз.

Но вот, устав влачить вериги –

Читать и чтить чужие книги,

Низверг я ханжеский диктат –

И сел за собственный трактат.

Последнее – пронзительная молитва:

Отче,

Отче,

Отчего?..

Разве путь от бунта к смиренному обращению к Богу не с просьбой даже, а с вопросом – это не символ движения от молодости к мудрости? И сразу возникает тайна: а что после молитвы? Что может быть дальше и глубже? И так хочется дождаться нового сборника, чтобы на этот вопрос ответить.

Части книги названы «стихиями», что очень удачно. И выстроены они друг за другом в логичную цепочку: утро («Утрата утра»), день со всей его суетой («Междуцарствие», «Крупная игра», «Дети плача»), потом ночь со снами и бессонницами («Бессонница») и снова утро.

Многие словосочетания, изобретенные И.Хугаевым, — «головоломны». Читателю, который пытается вникать в суть, приходится «спотыкаться» буквально на каждом шагу. Даже название книги – пример такой неразрешимой задачки: «вериги воли». Все понятно, даже достаточно зримо, хотя воля – совершенно абстрактная категория, но вериги каким-то образом ее «приземляют», делая осязаемой. Проблема в  другом: как могут повлиять на волю вериги? Что они с ней делают? Они ее усиливают или ослабляют? Нет ответа, но есть повод думать, переживать и писать научные труды. И почти все так: очень зримо и просто, казалось бы, а полезешь вглубь – до мурашек.

Пусть другой подарит тебе цветы.                                                                                                           

Пусть другой тебя поведет в кино.

Ты со мной на «вы», я с тобой на «ты».

Между вами «и», между нами «но».

 

Между вами «да», между нами «нет»;

Между вами, может быть, только миг, —                                                           

Между нами, кажется, двадцать лет,

Между нами тысяча умных книг.

 

Семь чудес меж нами и семь грехов,

Семь моих смертельно любимых вин;

Между нами адова тьма стихов,

А теперь, как видишь, еще один…

 

Между вами бог, между нами бес,

Между вами дух, между нами плоть;

Я всегда один – и с тобой, и без,

Ты всегда со мной, без меня ты хоть.

 

Как с тобою быть или без тебя?

Что сказать любя или не любя?..

И.Хугаев любит поиграть со словом, ему явно доставляет удовольствие экспериментировать с читательским восприятием, то отталкиваясь от высказываний своих учителей в литературе и искусстве, то обманывая ожидания читателя, готового к определенному развитию сюжета и не получающего того, что он намеревался увидеть, то препарируя слова, влезая в их этимологию, нарушая привычные связи или предлагая какие-то необычные трактовки и варианты.

Ирлан Сергеевич видит, что жизнь есть во всем, даже в камне, она есть в тех местах, где мы не в состоянии ее обнаружить. Он замечает красоту и смысл там, где только он и мог их заметить, а нам, воспринимающим, приходится лишь удивляться, что этого не сделали мы:

Дух совершенный – проявится зримо:

Бог симметричен – черт однобок.

Все, что прекрасно – неповторимо;

В каждой снежинке – теплится бог.

Это повсюду в книге: за обычным и привычным смыслом, который сам по себе поражает глубиной, — филологические приключения, доступные внимательному и благодарному читателю. Вот отгадайте тайну такого четверостишия:

колыбель

колыбельная

реквием

гроб.

Да-да-да. Сразу вряд ли получится. Но если угадали, то эмоции – одна за другой: радость от собственной победы и приближения к авторскому замыслу, ступор от объемности и огромности того, что нам открылось, восторг перед талантом человека, который это придумал.

Все сказанное – не главное. Главное в том, что книга по-настоящему мудра с присущей этому качеству легкой иронией, с тонким юмором, с пережитой и непережитой болью, с надеждой и отчаянием, с сомнениями в справедливости происходящего вокруг и с верой в Бога и его милосердие. И сделано все так красиво, просто и тонко, что постоянно возникает ощущение, что именно это и именно так нужно и необходимо было сказать.

Ты предо мной,

Как белый лист,

Чиста;

Я вожделею

Белизну листа;

И подлецом

Я стал поэтому;

И потому

Я стал поэтом.

Я нашла в сборнике одну существенную ошибку. И. Хугаев пишет о своем читателе:

И чтоб пометить безотчетно сладкий

чужой печали безвозмездный мед, —

он из цветка не сделает закладки,

страницы ненароком не загнет.

Но это неправда. И в знак протеста в своем личном экземпляре поэтического сборника Ирлана Хугаева я, не совсем интеллигентно и правильно с точки зрения этикета, туго и жестко загнула страничку.