— Я знаю, что война — страшная вещь, но мы должны ее довести до конца.

— Конца нет. Война не имеет конца….

          Эрнест Хемингуэй, “Прощай, оружие!»

 

– Нет хороших или плохих войн. Нет по-настоящему благих намерений ни у тех, кто войны развязывает, ни у тех, кто к ним подключается позже. Они, наверху, проворачивают свои дьявольские дела, а  гибнем мы. Семья моего брата, сосед мой, албанец Эсат, боснийцы, хорваты… — дедушка Цветан, крепкий еще сербский старик, замолчал и надолго уставился вдаль, словно представлял перед глазами цветущие, как с глянцевой открытки, просторы уютной родной деревушки. Однако, пасторальные югославские пейзажи остались в прошлом. На смену им пришел центр по временному размещению беженцев за тысячи километров от дома – в Америке.

 

Я еще совсем юный студент и помогаю сотрудникам центра вести диалог с прибывающими сюда семьями из Косово, Боснии, Македонии. Удивительно, но в самом сердце Америки нашими лингвистическими узами стала причудливая смесь из ломаного русского и многострадального сербско-хорватского. Я – их проводник в мир «американской мечты», они – мой нравственный барометр. Этих совершенно разных людей объединило одно общее горе – война. Безжалостная, перемалывающая судьбы, оставляющая за собой только пепелища и пронзительную пустоту. Каждый день из нескольких недель в центре ложится рубцом на сердце. Ты не можешь помочь этим людям  ответить на самые важные вопросы: как вылечить израненную душу, как стереть память, как жить дальше под гнетущим грузом потери смысла самой жизни?

 

Все последние месяцы, когда в цветущей и с детства дорогой сердцу Украине воцарился сумрачный хаос, я вспоминал дедушку Цветана. И маленького Якуба с его мамой Хавой из лагеря беженцев в Ингушетии, где мы снимали сюжет об открытии школы для Первого канала, что-ли, в 99-м. И десятки наших, осетинских, семей, бежавших от апокалипсиса по-грузински на заре новой российской истории.  А двадцать с лишним лет спустя я приехал по благотворительным делам в Кению. Передо мной такие же семьи, только сомалийские, тоже школа для их ребятни, в самом сердце восточной Африки, пестром, как лоскутной окрас бывалого бродячего кота, Найроби. И та же поволока тоски в глазах. По родной пыльной улочке, веселому соседскому псу,  да мало ли по чему. По разрушенному счастью. Она очень одинаковая по ощущениям, эта тоска. Сербская, осетинская, сомалийская. Одинаковая и понятная без перевода.

 

Я влюбился в Украину еще ребенком. Недели безмятежного летнего счастья соединились в один медовый месяц, богато убранный дивной палитрой красочного семицветья, ароматом сочных персиков, симфоническими канонадами цикад по ночам и мягкими переливами украинской речи. Настоящая мова, суржик или просто русский с «гэканьем» — я мог наслаждаться переливами неспешных диалогов местных бесконечно. Кто смотрит на время, когда любит?

Много лет назад Украину точно так же полюбил мой отец. Он провел там  часть детства и житие свое украинское вспоминает с нескрываемым азартом по сей день. Вот так создаются традиции и передается тепло из поколения в поколение. Спроси его прямо сейчас: «За что ты больше всего ее любишь?», уверен, что ответит: «За людей». Тех, кто сложил для него дивный образ десятилетия назад. Задайте тот же вопрос мне, да вот хоть здесь, на месте, и врасплох не застанете – отвечу сразу и без колебаний: «За людей!». Тех, кто бегал со мной по долам и горам, рубился в теннис дни напролет без обедов и перерывов и приносил черешню пригоршнями из домашнего сада.

 

Все последние недели, когда в по-домашнему близкой стране беда исступленно стучит в каждую дверь, я вспоминаю моих украинских друзей, приятелей и знакомых из веселого детства и пестрой взрослой жизни. Все они живы, здоровы и пребывают в оцепенении от того, что делают с прекрасным краем воинствующие молодчики разных мастей.

В моем украинском окружении нет сепаратистов, националистов, сторонников федерализации. Никто из них не строит баррикады, не сжигает инакомыслящих на инквизиционных кострах и не призывает к жестокому насилию. Они все больше молчат, погрузившись в себя, не в силах понять и принять обрушившуюся на всех трагическую реальность. Молчат и просят Всевышего ниспослать благодать на Им же когда-то обласканную землю. Так может быть, дело в том, кто составляет наше окружение? Может быть, находясь посреди распаленной толпы даже самые разумные из нас в одночасье теряют облик человеческий, примеряя звериный?

 

У толпы своя психология, свой, если хотите, микрокосм: на четвертом десятке лет доморощенные «заединщики» записали меня в «национал-предатели». За то, что позволил себе публично осудить политику вмешательства одного государства в дела другого. За то, что осмелился разделить любовь к стране и любовь к государству (читай, режиму). За то, что мыслю иначе. Добрый владикавказский знакомый спросил участливо: «Руслан, неужели в каждом поколении вашей семьи должны быть репрессированные?». Ни в одном поколении моей семьи не было и нет конформистов, отвечаю ему. Мой дед Хадзыбатыр Тотров  таким не был, мой отец тоже. Не быть и мне. К великому счастью.

 

Толпе неведома сама этимология термина «национал-предатель», топорно вброшенного в общество кремлевскими спичрайтерами. Печально и неудивительно, что термин в свое время ввел в обращение австрийский художник Адольф Шикльгрубер лет 90 назад. Так и сформулировал – «Nationalverräter». Эдакая «достойная преемственность». Я не хочу, чтобы в моей стране начали маршировать дети, как в Северной Корее.

 

Толпе всегда нужен враг. Четко прорисованный, даже карикатурно, повелеваемый темными силами мифологической крепости и непременно угрожающий интересам толпы. Без народных масс нет революций. Без жертв и крови нет государственного катарсиса. Они так считают.

 

Я ненавижу войну. Ее идеологов, попечителей и исполнителей. Я хочу, чтобы одесские преступники, бандиты с Востока, несуразные киевские политики – все они испили до дна горькую чащу неотвратимого наказания за содеянное со страной. Чтобы Россия, Америка, Евросоюз, НАТО и все остальные третьи силы оставили эту осиянную солнцем землю в покое и дали гражданам Украины самим решать свою судьбу. Чтобы иссяк побыстрее источник отвратительной лживой пропаганды в СМИ. Чтобы ушли в небытие мерзкие неологизмы и лейблы, все эти «фашисты» и «колорады». И самое главное, чтобы не было ценности важнее человеческой жизни.

 

Все последние дни, когда призрак гражданской войны уже и не призрак вовсе, а поднявшееся из недр земли адское отродье из плоти и крови, я вспоминаю моего любимого старину Хэма. Великий писатель сам принимал участие во многих войнах, заглядывал в лицо смерти и создал романтический образ солдата своего времени. Но мне навсегда запомнился этот небольшой отрывок из авторского предисловия к роману «Прощай, оружие!»: «Те, кто затевает, разжигает и ведет войну, — свиньи, думающие только об экономической конкуренции и о том, что на этом можно нажиться. Я считаю, что все, кто наживается на войне и кто способствует ее разжиганию, должны быть расстреляны в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых они посылают сражаться».

 

Я пишу эти сроки за тысячи километров от дома, от любимой Осетии, и за те же тысячи от Украины. Там, где я живу, нет войны. Нет насилия. У людей нет страха. Но каждый день, оставаясь наедине с собой, я вспоминаю лицо крепкого еще старика Цветана и вселенскую печаль в его глазах.

 

На фото – экспонат коллекции художника из Сиэтла Чарльза Краффта (Charles Krafft). Его работы из серии  «Фарфоровая война»  – это модели самых различных видов вооружения в натуральную величину, а особенность их в том, что сделаны они из фарфора и расписаны цветами. Как утверждает сам художник,  его целью является создание «фарфорового оружия, которое будет столь прекрасным и откровенно нефункциональным, что ослепит своей красотой и приведет в замешательство каждого, кто его увидит». Подрбнее — на сайте kulturologia.ru