— Станислав Магометович, мало  кто в республике возьмется оспаривать ваш опыт и профессионализм. И тем не менее вы до сих пор не стали председателем парламента. Не предлагали, или отказывались?

 

— Во-первых, у меня это тоже не вызывает сомнений. (Улыбается) Несмотря на свою неформальность, я прекрасно понимаю, что когда идешь работать в команду, то законы работы в команде надо соблюдать. Это не говорит о том, что я ощущаю себя оловянным солдатиком, который подчиняется приказам. Но есть политический расклад, социальный расклад. Я считаю, что хороший первый зам – это достаточно нормально, а первое лицо – это персона, на которой бывает еще какая-то другая нагрузка. Даже покойной мамой клянусь, что нет никакой обиды.

Конечно, я амбициозный человек. Но мои амбиции трезвые, что ли. По одной причине: когда в моей жизни случилась эта травма, то сначала мой первый врач, а потом уже и я сам приучили меня к мысли, что есть потолок, физический потолок, выше которого мне не дано…

Много лет назад, шутя, когда меня, в силу  непокладистости, пытались не пропустить председателем комитета в Верховном Совете, одним из аргументов был «он же инвалид». В осетинской ментальности это есть. Но есть и такое, когда говорят: «Если бы у тебя еще и руки были, то цены бы тебе не было!»

То, что я  потянул бы,  сомнений нет. Но есть вещи, которые я принимаю как условия игры.

 

— Вы упомянули о команде. Означает ли это, что вы — человек системы? Или вы все-таки одиночка?

 

— Я — одиночка. Фактически, я был первым депутатом-неформалом. Когда общественная организация  «Адамон цадис» предложила меня выдвинуть в депутаты, мне просто сказали: выбери округ. Закрыл глаза, ткнул культей и попал в 25-й Мичуринский округ. Я понимал, что иду в систему власти республики, а не в систему власти ребят, которые пытаются прорваться к этому корыту. Я не смотрю на власть, как на корыто.  Читая комментарии о себе, вижу, что некоторые отзываются обо мне как о принципиальном человеке, а некоторые говорят: дешевка, которая подстраивается под кого-то. Не то чтобы  я плевал на это, но я знаю, что я выше этого. Мне больно за то, что у нас не получается. И это не просто слова.

Когда я учился в аспирантуре в Ленинграде, я не остался там после учебы.  Не потому что мне это было физически тяжело, а потому, что просто не хотел. Я знаю многих жителей столицы, которые  приезжают сюда максимум на месяц, едят пироги, ходят на свадьбы и поминки, потом уезжают и советы издалека дают.

У меня очень дружественные отношения с Таймуразом Дзамбековичем. Но многие действия его команды мне непонятны. Я об этом говорю на Парламенте. Вижу, это вызывает раздражение. Особенно у тех, про кого я говорю. Но я искренне верю, что этот человек пытается работать на пользу. Получается ли это у него или нет – второй вопрос.

 

— В каком составе парламента вам работалось наиболее комфортно, интересно?

 

— Самое интересное – это были  90-95 годы,  когда еще Верховный Совет был. Многие говорят, что это был разгул демократии. Но это было интересно: «свежий ветер перемен занес меня в коридоры власти»…

Оппозиционером я никогда не был. Критиковать – да. Когда я столкнулся с людьми из бывшего обкома партии, с людьми, которые привыкли быть хозяевами жизни, мне часто говорили: «Ты с улицы пришел». Я отвечал, что да, пришел с улицы, но не собираюсь перевоспитываться. И по сей день пытаюсь это сохранить.

То время было интересным еще и потому, что Перестройка касалась не только политики и экономики,  проходила еще и переоценка ценностей. Могу вспомнить, как мы начинали делить собственность. Много  наших «красных» директоров не хотели переходить в республиканскую собственность, будучи депутатами Верховного Совета. В итоге получилось, что мы похоронили весь военно-промышленный комплекс. Господа директора пытались сидеть на двух стульях. Потом, когда мы кинулись формировать республиканскую собственность, было поздно — все было развалено. Сейчас большинство предприятий, которые существуют  только на бумаге, что-то делают. Но больше половины из них – нерентабельны. Возникает вопрос: для чего, для кого они работают? У нас с экономикой вообще проблемы, большая ее часть — в тени.

А тогда было по-другому, можно было почувствовать себя парламентарием. Сейчас большинство моих коллег – люди с собственностью, люди, которые пришли поддержать себя. И им не очень интересно, когда я говорю что-то против. И даже если они думают так же, как и я, они не могут себе позволить открыто об этом заявить. Я часто вспоминаю, как на одном из заседаний уже парламента, когда депутаты попытались порассуждать о  разгуле экономической преступности и недееспособности МВД,  бывший замминистра  МВД сказал: «Хорошо, я сейчас займусь вашими производствами и посмотрю на то, как вы себя поведете». Все стали шелковыми и гладкими, белыми и пушистыми…

А сейчас это работа, от которой я получаю если не удовольствие и удовлетворение,  то, по крайней мере, мне еще не противно. И пока никуда уходить не собираюсь.

 

— Станислав Магометович, а как вы относитесь к деятельности Госдумы за последний год? Я имею в виду законы, так скажем, идеологического характера: то мы против НКО, то боремся с геями, то с матом… Это такие нужные законы или все-таки  способ отвлечь общество от реально насущных проблем?

 

— Однозначно тут не ответишь. Вы сказали, что  это идеологическое… Нет, это все-таки мельтешение. А наш знаменитый закон о рыболовстве, когда мы пятый год обсуждаем, что нам делать с рыбалкой, кого подпускать к берегам?  Если это отвлекающий маневр, то он очень тупой. Совершенно безнадежный, бесперспективный закон по борьбе с курением, с матом, рефлексия по «Диме Яковлеву». Мы десятилетиями отдавали детей за границу по фальшивым документам, правоохранители об этом знали, и только вот сейчас страна обратила на это внимание. Мы по сей день не можем преодолеть мнение председателя правительства о летнем времени!

Мне приятно, что сейчас президент Академии наук очень резко среагировал на происходящее и сказал: «О нашей работе в первую очередь должны судить мы сами. В крайнем случае – с учетом нашего мнения».  В общем,  о Госдуме могу сказать одно: она работает для того, чтобы работать, чистый остаток достаточно небольшой. Мы работаем на знаменитую вещь – суровость законов. Мы можем писать любые законы, но их суровость сглаживается неисполнением.

Государственных людей мало. Есть спортсмены, актеры, а уже среди них – люди, которые государственно мыслят. При всем моем уважении к Валуеву, когда я смотрю рекламные ролики с его участием, я всегда пытаюсь рассмотреть на его шерстяной груди значок депутата Госудмы.

Романтики от политики были в первом Верховном совете. Чего стоит один Георгий Кабалоев, знаменитый наш депутат-электрик, человек с высшим образованием. Он искренне верил, что перестройка должна спасти людей, всеми фибрами ненавидел КПСС. Сейчас он просто уехал в свое родное село и выращивает капусту.

 

— Каковы шансы, что в России когда-нибудь наступят времена, когда политиками будут не становиться, а рождаться? Ну в смысле, что к политике будут относиться как к профессии, призванию?

 

— Да, в  цивилизованных странах к политике относятся по-другому. Там мало кто себе может позволить вот так, от нечего делать,  взять и пойти в политику, стать депутатом, например. Совершенно однозначно, что депутатский лоббизм чего-то стоит. Я в этом не сомневаюсь. Мы — страна, которая, не закончив одну реформу, приступает к другой. Но ведь нельзя проводить одновременно несколько реформ. И получается, что  страна, победившая фашизм, не может победить ЖКХ. Страна, которая завалила всю Европу своим газом, продает его своему населению в десятки раз дороже. И когда меня пытаются убедить в том, что «Газпром» — это наше национальное достояние, я говорю, что да, это чье-то достояние, но не  народа.

Сегодня выстраивается вертикаль власти. Но  если она выстраивается  отдельно взятым человеком… Знаете, системность организации и предназначения власти должны быть одни во всем мире: цели, задачи и функции. А  когда ты не знаешь, к какой цели идешь, то ты не можешь определить задачи и не можешь перераспределить функции.   К сожалению, у нас это все затянулось.

 

— В народном фольклоре есть масса примеров негативного отношения к закону в России. Как вам кажется, с чем это связано? И возможно ли изменить отношение общества к закону, как к нравственной категории?

 

— Вы мне задаете вопрос по моей первой специальности. Я преподаю на юрфаке азбуку юридических наук — теорию государства и права.  Все человечество прошло через эти этапы: обычаи, традиции, обыкновения, а только потом уже появляется норма права как «равная мера к разным людям». Но эта равная мера обеспечивает абсолютному большинству людей продвижение вперед. Мы же  не можем порвать со своими не только родоплеменными отношениями, но и со своей неорганизованностью, со своим нежеланием подчиниться этой равной мере. Возьмите хоть  Правила дорожного движения. По сути, они —  это форма обеспечения выживаемости на дороге. И то, как мы себя ведем на дорогах, игнорируя предложенный вариант обеспечения своей безопасности, говорит о том, что мы за люди.

 

— Извините, я вас перебью. В последнее время мне часто попадаются на дороге машины, на которых написана одна и та же фраза: «Моя жизнь. Мои правила». А совсем недавно я прочитал еще один мировоззренческий вариант: «Только Бог мне судья». Это можно считать отношением к закону?

 

— Абсолютно! Говорят, что только право делает человека личностью. Только право позволяет физическому существу, обладающему психикой, соизмерить себя с окружающим миром. А когда я говорю, что я нестандартен, и мне вот это не писано, то, пожалуйста, не надо это объяснять загадочностью души.

Так вот, вернемся к дорожному движению. Одна из позиций, с которой я никогда не соглашусь, и за что меня не любит МВД, — неумение организовать дорожное движение. Мне все равно, кто там – Кесаев, или Бекузаров, или еще кто-то. Мне не надо, чтобы начальник ГАИ обращался к старейшинам фамилий с просьбой следить за младшими, чтобы они не садились за руль пьяными. Пьяного за рулём должен вылавливать сотрудник ГАИ.

Нельзя в 21 веке руководствоваться нормами обычного права. Это даже не анахронизм. Право — это тот всеобщий критерий, под который я должен уметь подходить. И каждый человек выбирает сам. Хочешь быть индейцем или мустангом, оставайся им. Но тогда живи в резервации и в прериях. Но если право является плодом цивилизации, то  человек цивилизованный должен уметь под него подстроиться.

 

— В психологии есть такое понятие — незавершенный гештальт. Это когда человек постоянно возвращается к событию, в котором не было поставлена логическая точка. Для вас лично Беслан завершился?

 

— К сожалению, я о Беслане знаю достаточно много. Когда мы написали, что виновата власть, кто-то говорил: «Ты мужчина? Назови персоны!» Дело в том, что персоны тогда надо называть от первой до последней. У меня было очень много претензий к МВД. Я не могу сказать, что я дружил с покойным Казбеком Дзантиевым, но когда он написал рапорт об уходе, я пошел к личному составу и поблагодарил его за мужественность. В отличие от многих он мог этого не делать. Так получилось, что я в тот день провожал делегацию Госдумы во главе с Дмитрием Рогозиным, в аэропорту устроили пресс-конференцию. Когда нам позвонили, в 10 часов с минутами мы были уже там. Я прекрасно помню, как Казбек Борисович говорил: «Дайте мне команду на штурм. Будет хуже». А дальше пошло то, что пошло.

Мой покойный друг Израил Тотоонти, в силу своего журналистского мировосприятия, все пытался расследовать. Но там появлялись только детали. А истина была одна – власть виновата. И от этого никуда не денешься. Степень вины была у каждого своя. Каждый совершал ошибки на своем месте. Это была цепочка – отсутствие системности. 28 августа мы собирались на  Антитеррористической комиссии. Но каждый из чиновников подумал: ну в прошлый раз же пронесло, значит, и сейчас пронесет.

Беслан я никогда не забуду, но мне он неинтересен в  плане поиска виновных – это дело суда. Я ни разу не пошел на суд. Специально. Я даже не читал показаний, потому что наша комиссия встречалась с этими людьми. Я составил себе представление.

 

— Последний раз мы встречались с вами на круглом столе по экологической ситуации. Судя по вашим репликам и вопросам, вы не являетесь сторонником строительства цемзавода в Алагире. Я правильно вас понял?

 

— Я против цемзавода по одной причине: он экономически нецелесообразен в данный момент. Ведь это вопрос почти десятилетней давности. Это когда УГМК в преддверии грандиозных олимпийских строек ринулась сюда, пользуясь нашим добрым отношением. Но госпожа Батурина смешала все карты. Цемент дешевле у нас не будет. Объемов больше у нас не будет. Поставщиком цемента для России мы не станем. Если все холмы в районе Алагира переработаем, то я не уверен, что мы не потеряем воды Тамиска. Это фильтры, через которые проходит наша знаменитая минеральная вода. Там не будет экономического эффекта. Это мнение, основанное на анализе того, что я читал.

Парламент несколько раз по «Электроцинку» высказывался. Но отдельного слушания по цементному заводу у нас не было. Я могу сказать только то, что  лежит на поверхности. Да, мне приводят аргументы: людям надо где-то работать. Но позвольте, мы 10 лет все откладывали вопрос,  может, за это время нужно было работать чуть в другом направлении?

Я совершенно не согласен с тем, что Северный Кавказ пытаются превратить в нечто туристическое. Тем более  когда мне показали, где товарищ Билалов находится. Да, Мамисон, наверное,  когда-то будет, но Куршевель не будет стоять и ждать, когда Мамисон станет Куршевелем. Нам бы хоть возродить наш местный туризм, как при Союзе. Но мы же этого тоже не делаем. Мы просто мечтаем, плачем, но не работаем.

Сельским хозяйством никто не хочет заниматься. Монокультура-кукуруза –  не есть двигатель осетинского прогресса, это есть двигатель спиртового производства. Причем,  нелегального. Когда я об этом говорю МВД, они называют меня «нехорошим человеком». Десятилетиями мы сбрасывали барду в Терек, тем самым заполнив ею все емкости низины. Теперь барды нет. Народ стал резать скотину. Наконец-то жесткими путями начали барду сушить, и появился этот конечный продукт, который мы гоним за границу. Меня больше всего убивает, когда наши «сæрæн лæппутæ» («предприимчивые ребята» — прим.ред.) занимаются этим. А сами предпочитают в Осетии не жить. Дети  у них учатся  в двух столицах или заграницей. Это туристы, приезжающие в Осетию. Это концессионеры, которые Осетию используют как сырьевой придаток.

 

— Когда наш парламент  собирается определиться по форме выборов главы республики? И хотелось бы услышать вашу точку зрения: вы за прямые или непрямые выборы?

 

— Я за прямые выборы. Я уважаю мнение Алексея Васильевича Мачнева, но это  мнение председателя Парламента, а не Парламента в целом. Нет ничего лучше системы прямых выборов. Но при одном условии – цивилизованных выборов. И нет ничего хуже, скажем так, заранее предопределенного результата.  Я один из руководителей Парламента, но пока, помимо высказывания главы Парламента, мне нечего комментировать. Я так понимаю ситуацию: зная о намерении Таймураза Дзамбековича уйти из политики, все присматриваются, кто же там на горизонте. И в зависимости от этого будут решать.

 

— Станислав Магометович, лично я в этом вопросе загнал себя в какой-то политический пат. С одной стороны, я однозначно за прямые выборы. С другой, я понимаю, что если выборы проводить «здесь и сейчас», выборы выиграет кандидат, которого я не могу представить себе главой республики. Что делать: изменить своим принципам и согласиться на то, что на этот раз «пусть мне назначат», или пойти на выборы и смириться с мнением большинства?

 

— К лидеру «Патриотов России» Арсену Сулеймановичу Фадзаеву я отношусь уважительно,  как к выдающемуся спортсмену. Я совершенно не собираюсь заниматься его экономической подноготной. Посмотрите, раньше у нас культовыми людьми были военные. Потом были инженеры, потом гуманитарии.

В систему ценностей моего народа была внедрена такая мысль: если ты чего-то достиг, то тебе многое дозволено. Я не сторонник теории элит. Сократ говорил: «Демократия — это власть всех, а не власть лучших». Но никогда не власть толпы. Арсен Сулейманович объединил в идеологическом смысле все протестное в республике. Я своим коллегам всегда говорю: давайте не допускать того, чтобы про нас говорили так, как позволяют себе говорить некоторые деятели «Патриотов». Говорят, что все чиновники – взяточники, развратники и воры. И вообще ужас, как мы живем. Но почему-то люди мечтают пожить в том ужасе, который творят негодяи. Хотят сами стать этими негодяями и дорваться до корыта. Через это надо пройти. Но не от выборов к выборам. Когда я прихожу на встречу с избирателями, они говорят: пообещай что-нибудь. Я отвечаю: не буду ничего обещать. Последние выборы для меня были самыми легкими. Я был в списках «Единой России» от Народного фронта. И я все время призывал своих коллег пойти поговорить. Не с активом, а с простыми людьми. Поверьте мне, нас бы поняли. Но вот когда люди смотрят вперед, не вставая с кресла и никому его не уступая, то получается так, как получается. Оппозиция должна быть. Но не протестной, не митинговой. К сожалению, мы в самом начале…

 

— Следующий вопрос мне придется перефразировать. Изначально я собирался спросить, почему ваша недавняя критика МВД вызвала столько шума и превратилась чуть ли не в ваше уголовное дело. Слушая же вас, я понимаю, что у вас с милицией-полицией давнишние особые отношения…

 

— Дело не в том, что я не люблю милицию. Я не люблю, когда люди, призванные охранять правопорядок, занимаются не тем. Я же не говорю, что они совсем ничего не делают. Когда я вернулся в Парламент в 1998 году, было знаменитое расширенное заседание, организованное Дзасоховым, на тему борьбы с преступностью. И были знаменитые десять вопросов, на которые нет ответов до сих пор. Это все время я говорю и в прокуратуре, и в МВД. Я же не могу на белое говорить черное и наоборот. И вот, если я говорю о недостатках, это не от личной неприязни. Ну не нравится им, когда я это говорю. Я же не могу прийти к ним как свадебный генерал, посидеть, в буфете с ними фуршетнуться и уйти?! Так что это давнишняя позиция. Мы благодарны правоохранительным органам,  но не можем же мы быть им благодарны только за то, что они есть.  Ахметханов сказал: «Мы работаем, как можем».  А я ему говорю (можете в стенограмме проверить): «Не как можете, а как должны надо работать». Я говорю о системе, о которой я сужу как налогоплательщик. Персоны меня не интересуют.

 

— А  еще меня заинтересовала ваша позиция по поводу назначения «варягов» на руководящие должности в силовых ведомствах. Разве в основе такой политики Кремля не было заложено желание не позволить региональным элитам выстроить на местах вотчины? Но с другой стороны, я не совсем себе представляю себя на месте руководителя региона, который не может влиять на силовой блок, особенно на таких проблематичных территориях, как наша.

 

— Наш Парламент и ваш покорный слуга являются авторами проекта поправки в ФЗ об организации органов государственной власти в субъектах, где мы  в полномочия главы субъекта просим внести обязанность координации деятельности всех тех федеральных структур, которые расположены на этой территории. Об этом и Президент России сказал. Я считаю, что  у главы субъекта должно быть  право высказывания своей позиции, предложений по кадровым вопросам. А сегодня  республика вправе обсуждать только кандидатуру прокурора.

Зачем мы смотрим на эту ситуацию только через угол коррупциогенности? Хороший полицейский должен быть хорошим опером. А опер всегда должен знать оперативную обстановку. Опер должен ногами походить и вырасти на этой территории. А мне из Уфы присылают человека, который занимался дорожным движением, и сейчас он будет руководить всей моей системой? Существуют  общие закономерности, но  есть и частности. Правоохранитель должен знать эти частности. У меня должно быть право обсуждать, беседовать, предлагать. Если не наказывать, то предлагать наказание. Мы одна страна, но мы не инкубатор и не контурная карта. У каждого региона свой раскрас. Это не туземные особенности, а национальные, исторические. Советскому Союзу чуть-чуть не хватило. Он не смог перестать быть империей. А очень многие в РФ не могут отказаться от имперского мышления. Они полагают: раз уж меня сюда прислали, я и есть начальник, я прав, а вы здесь все подо мною. Не будет такого.

 

— Станислав Магометович, не могу не спросить про Молодежный парламент. Для чего? Для кого?

 

— Вот честно, ни для кого. Да, я разругался с несколькими своими депутатами. Людьми, которые изображали из себя уважительное отношение ко мне. Но когда я им сказал: пожалуйста, по поводу своего ребенка не обращайтесь, они этого не поняли. Ну я к этому привык. Я 40 лет в СОГУ, на меня и в обком партии жаловались, и Президенту… Я не могу сказать, что мне наплевать, но я это переживу.

Элита выпестовывается не дома. Не через компьютер, не через ласку папы и мамы, а через то, как ты умеешь  себя представлять. Я с большим непониманием смотрел, как большинство кандидатов в молодежный парламент записали в анкеты «в детстве занимался футболом»! Я спрашиваю:

— А сколько вам лет?

— Двадцать.

— А что, детство у вас было так далеко, что вы рассказываете о нем, как об одной из страниц своей биографии?

Дальше он мне пытается объяснить, что он просто в секцию ходил и уже три года как бросил. Так ведь спорт и секция — это разные вещи!  Ну что поделать, есть у нас в системе ценностей такое: если ты спортсмен, да если еще и уши помяты, то ты целеустремленный.

Не понял я, да и не собираюсь понимать некоторые районы. Прислали на две квоты два человека. И что прикажете делать? Мы не вправе никого из них отсеивать, если они, извините меня,  не полный отсев. Я не могу про молодых людей говорить, что они состоявшиеся. Но это то, из чего может что-то получиться. А есть просто молодые люди, которые играют роль, знают, как себя преподнести. Я не могу сказать, что такие нужны, но они часто чего-то добиваются. Но есть в молодежном парламенте десяток людей, которых мне будет приятно видеть, если я еще поживу в политике…

• власть
• выборы
• закон
• парламент
• Станислав Кесаев