Просто невозможно обойти вниманием сразу три очень разные премьеры в Русском драматическом театре. Так как актуальность этих событий (пока мы скучали по «Градусу») несколько утратила свою энергию, то мне представляется верным поговорить о трех событиях сразу, не «растекаясь мыслию по древу».

Итак. Начнем со спектакля, который, на мой взгляд, самый сложный из трех, — это «Недоразумение» по пьесе Альбера Камю. Режиссер-постановщик — народный артист РСО-А и заслуженный деятель искусств РСО-А Валерий Попов.

Пьеса тяжелая, беспросветная. Автор – известный экзистенциалист, и это его произведение не входит в число лучших текстов.

Если бы А.Камю был жив, то к нему были бы обращены многочисленные вопросы читателей. Почему главный герой просто не признался матери и сестре, что он сын и брат? Почему потерявшая мужа молодая женщина не побежала в полицию, а вступила в никому не нужный диалог с убийцей?.. Подобных несуразностей – десятки, но все они снимаются, если постоянно иметь в виду, что Камю – экзистенциалист. У этого направления несколько иная, отличная от привычной, логика. Не буду сейчас на этом останавливаться и комментировать текст. Попробую сформулировать свои вопросы-претензии к режиссеру.

Для чего именно эта пьеса? Сейчас! Если для того, чтобы подчеркнуть, что происходящее в ней, к нашему общему ужасу, стало слишком похоже на то, что происходит вокруг нас ежедневно, то зачем тратить столько усилий, ментальных и физических, для смягчения, сглаживания поднятых в тексте проблем? Ведь экзистенциализм безжалостен. Камю исключением не является точно. Для чего заканчивать жесткий, намеренно жесткий, даже жестокий текст банальной мелодраматической концовкой со стихотворением о любви, скорее сентиментальным, романтическим, чем каким бы то ни было еще, то есть, как минимум, крайне далеким от экзистенциального восприятия мира и людей. Восприятия, основанного на отсутствии надежды на сочувствие и спасение.

Мелодраматические мотивы радикально изменили пьесу, хотя мне понятно, что режиссер хотел хоть капельку помочь зрителю справиться с ужасом происходящего на сцене.

Не совсем ясна роль сетки-занавеса, отделяющего зрителей от того, что «случается» по время спектакля. Если речь идет о желании символически подчеркнуть отчужденность, отъединенность людей друг от друга, людей от Бога, зрителей от актеров, то почему в самый острый, критический, кульминационный момент, когда Бог (он же хромой слуга в пьесе) говорит жутковатое: «Нет!» в ответ на просьбу о помощи, занавес поднимается? Единения же не происходит и не может произойти в мире Альбера Камю. Если сетка – символ разделенности, то было бы логичнее, чтобы сетка падала в момент произнесения божественного «нет», подчеркивая кошмар одиночества человека в мире, тщетность его надежд на справедливость и сочувствие небес. Резкое падение занавеса могло бы тогда служить определенным «громом среди ясного неба», точкой в попытках человека найти понимание у высших сил.

А то, что занавес в ответственный момент не падает, а поднимается, ломает метафору. На мой взгляд, конечно.

Не совсем понятен эпизод, когда участники спектакля жмутся друг к другу в конце, создают такой клубок, единство, сгусток. Для чего это? Если это попытка людей прижаться друг к другу, слиться «против» божественной жестокости, против равнодушия небес, то почему Бог-слуга НЕ остается в стороне?

Возможно, я просто не все поняла в силу отставания от уровня режиссерского замысла. Хотелось бы поговорить с создателем спектакля, об удачных находках которого тоже нельзя не сказать.

Очень хорош танец, вобравший в себя символику «ничего не вижу – ничего не слышу – ничего никому не скажу».

Стиль игры Анжелики Тер-Давидянц, я ее все-таки выделю из общего актерского ансамбля, сдержанный, скупой, очень точно показывающий несовместимую с жизнью степень усталости героини от необходимости совершать преступления. Ее монолог перед самоубийством лишен истерики, которая так уместна, казалось бы, в подобном эпизоде. И это роскошно, великолепно, потому что говорит об очень глубоком проникновении актрисы в суть характера женщины-матери, которую она играет. Актеры, которые слышат окружающий мир как бы громче остальных людей, умеют говорить об услышанном тише. И актриса именно такова.

Все бы хорошо, но финал спектакля все-таки слишком выбивается из концепции Камю. Справедливо ли это по отношению к авторской воле? Не могу ответить однозначно.

Второй спектакль, тоже наполненный символикой и потаенными смыслами, заставляющий очень серьезно задуматься о самых главных в мире вещах: о смерти и жизни, — это «Прекрасное далеко» по пьесе Данилы Привалова (режиссер-постановщик – Дмитрий Егоров из Санкт-Петербурга). Этот спектакль – потрясение. Немножко тяжеловато в начале (Были даже зрители, которые ушли после первого акта. Очень зря!), но дальше – блеск, восторг и нечто невероятное.

Действие происходит в раю (Или не в раю? Даже герои, живущие в этом пространстве, сомневаются, что оно и есть рай). Герои – ангелы, что очень оригинально передано изображением крыльев на жилетках, которые герои надевают при попадании в это место.

Таков ли рай на самом деле? Это главный вопрос, который задаешь себе после окончания спектакля. Мы ведь привыкли думать, что в раю лучше, чем здесь. У Привалова в раю хуже, поэтому нашу жизнь там называют «свободой». Воспоминания о свободе связаны с шумом дождя, грохотом грома. Думаю, что именно звук, напоминающий шуршание дождевых капель, падающих с неба на листья, крыши и другие поверхности, стал главным элементом очень удачной метафоры: при появлении новых жильцов в приваловском раю наливают из кувшина соль (песок?). Многозначный символ: соль, необходимая в поминальных обрядах; проливание из стакана небольшого количества жидкости на пищу, приготовленную в честь умершего; песок времени, движение которого нельзя остановить… Но главное, по-моему, звук, напоминающий шум дождя, символ жизни до смерти.

Поначалу немножко царапал привнесенный в пьесу национальный осетинский колорит, но потом мне пришло в голову, что режиссер хотел приблизить «рай» к зрителю, подчеркнуть, что жизнь конечна, внезапно конечна, неожиданно конечна, очень быстро конечна… Спектакль – это «memento mori», напоминание о том, что надо ценить каждый день «свободы», потому что рай – рядом, близко. Он так близко, что там слышна осетинская гармошка. Или не так это надо понимать?

Главное достоинство этого спектакля – игра актеров. Привычно безупречна Наталья Елпатова, хороши исполнительницы роли наивной и светлой девочки Маруси (обе), прекрасен (устал, мудр, несуетлив) Юрий Хафизов…

Но то, что вытворяет на сцене «великолепная тройка» (А.Цаллаев, Р.Кисиев, совсем молодой Н.Мавроматидис) – выше всяких похвал. Это талантливо, легко, непринужденно, убедительно, очень-очень здорово. Уровень далек от того, который можно назвать провинциальным. Главное, что я думаю в связи с молодыми актерами нашего театра, связано с необходимостью их чем-то в Осетии удержать. Уедут же! Те, кто облечен властью, должны, по-моему, понять, что пора уже этим ребятам давать «народных» и «заслуженных», чтобы они почувствовали и поверили, что их одаренность и трудолюбие замечены и оценены.

Лучшие сцены спектакля связаны с этими тремя героями: эпизод на лестницах, тренировочные ангельские полеты, обучение умению видеть то, что происходит на «свободе» (Мурашки по коже!), пение под гитару…

Спектакль – несомненная удача, которой наш театр может и должен гордиться.

И последняя пьеса – произведение Жорди Гальсерана «Метод Гренхольма». Лаконичный, жесткий, реалистичный и невероятно актуальный спектакль о том, как люди умело и изощренно издеваются друг над другом, как совершенствуются в этом умении и гордятся тем, что научились не сочувствовать ближнему.

История почти детективная, до конца невозможно понять, кто есть кто, реальная расстановка сил открывается зрителю минут за пять до конца спектакля.

В пьесе подчеркивается, как современная управленческая система избавляется от человеческого фактора, как формализуются отношения в коллективе, как внедряется в профессиональную сферу закон джунглей. Не буду много говорить об этом изумительном, изящном, тонком и математически выверенном спектакле, чтобы не портить впечатление тех, кто его еще не видел, ненужной информацией, способной помешать разгадыванию тайн ситуации. Скажу только, что потрясли Р.Кисиев и Э.Бестаева. Роберта я бы назвала открытием сезона. Он не первый год в театре, но то, как он «кудесничает» в двух премьерах, достойно благодарности, аплодисментов, как раньше говорили, «долгих и продолжительных», цветов, званий (повторяю совершенно осознанно).

Дорогой наш Русский драматический! Хочу, чтобы все сотрудники, начиная с художественного руководителя и заканчивая кассиром, который встречает зрителей с неизменной доброжелательной улыбкой, слышали и знали, что вас всех слышим и знаем мы, зрители. Гордимся, волнуемся, видим хорошее, переживаем за то, что не совсем удалось, пытаемся понять, проникнуть, «въехать», как сейчас молодежь выражается… И любим-любим-любим.