После скандала с увольнением бывшего главы УФСИН по Северной Осетии Юрия Емельянова, которого будут судить за растрату и злоупотребление должностными полномочиями, начальником Управления назначен Владимир Моравец.

Новый руководитель североосетинского отделения Управления федеральной службы исполнения наказаний рассказал об инциденте с Вадимом Теховым, правах заключенных, «проносах» и «пробросах» и переносе следственного изолятора из центра Владикавказа на окраину города.

— Я не могу сравнивать исправительные учреждения в Северной Осетии с учреждениями других территориальных органов, в которых я не служил, а таковых — большинство. Но если сравнивать с остальными, то отличия есть, и отличия эти объективные, потому что в Оренбургской области было 15 подразделений, а в Осетии — всего три (Следственный изолятор временного содержания, колония-поселение и колония строгого режима — прим). Но не верить статистике, которую мы видим, у меня оснований нет. Есть, конечно, определенные проблемы в деятельности, и они, наверное, есть везде. Они отличаются от проблем, которые были в Оренбургской области. Сказать, что все идеально, — нельзя. Но и сказать, что все провально, и что положение дел не соответствует официальной статистике, я не могу.

Не буду сравнивать Северную Осетию с Республикой Дагестан, Кабардино-Балкарией, Воронежской, Псковской, Смоленской областями – небольшими регионами. Я там не служил. Но если брать статистику, то действительно, положение дел неплохое.

— В прошлом году был громкий инцидент, когда в результате «недосмотра» сотрудника службы было совершено убийство: Вадим Техов, находящийся под домашним арестом, спокойно нарушил его условия, вышел из дома и убил свою бывшую жену. Что вы делаете для того, чтобы не допустить повторения таких случаев?

— Уголовное дело было возбуждено по факту халатности. Разумеется, это все было доведено до сотрудников, и сейчас выполнение ими своих обязанностей контролируется более жестко. Мы довели до них, что если они будут халатно относиться к их исполнению, то будут привлечены к уголовной ответственности. Не повторяйте ошибки этого человека, не надо.

Я от своих подчиненных требую, чтобы они никогда не врали. Есть проблема – озвучиваем, обсуждаем, выезжаем на место, принимаем решение. Нагрузка большая? Да, большая. Я могу отчасти понять сотрудников, что они действительно очень много работают. Но это не значит, что они могут совершать преступления. Много работаешь? Вопросов нет. Мы будем тебе это компенсировать, смотреть, как тебе помочь. Понятно, что с такой нагрузкой на уголовно-исполнительную систему человек где-то может не дорабатывать. Но одно дело, если у него замылился глаз, а другое дело – если это преступная халатность. Моя задача как руководителя – или его поправить, увидеть, где у него слабые места, или перестроить сотрудника как-то, чтобы он стал больше внимания обращать на тот или иной участок работы, оказать ему практическую помощь, уменьшить нагрузку.

Если сотрудник ошибся раз, вопросов нет. Если два – вопрос возникает. Если третий раз, то надо принимать кадровое решение: или расставаться с этим сотрудником или переводить его на какой-то участок с меньшим объемом работы.

— Вы упомянули, что есть проблемы. Какие основные можете выделить?

— Большая очень проблема – наличие запрещенных предметов, в первую очередь, мобильных средств связи, которые попадают в наши исправительные учреждения путем перебросов. Осужденные совершают мошеннические действия [с использованием телефонов], но я могу сказать, что в Северной Осетии за этот год, благодаря оперативной работе, не было выявлено ни одного подобного факта.

Тем не менее, это не значит, что заключенные не могут их совершать. Сотовые телефоны проникают, значит, возможность совершать эти действия есть. А общество этого не понимает. Думают, вот, уголовно-исполнительная система плохо работает. А кто эти телефоны бросает? Какие-то посторонние люди? Они вне общества? Нет. Их друзья, знакомые реагируют на благовидный предлог: «Вот, мне надо позвонить маме. Перебрось…» А по факту этот телефон можно использовать и для совершения мошеннических действий.

Еще одна большая проблема на сегодняшний день – в производственном секторе. В колонии отбывает наказание очень большое количество людей, а заказов – не очень много. Нет заказов – нет прибыли у исправительного учреждения. Соответственно, если заключенный является исковиком, он не погашает исковые требования. Осужденные не могут получить заработную плату, потому что не работают, и вынуждены просить денег у родных и знакомых. Им же хочется печенье купить, конфеты, сигареты. Но если мы их обеспечим заказами, они не будут просить денег. Более того, если они выполняют норму выработки, то могут наоборот, сами перечислять деньги с лицевого счета своим родственникам.

— Зачем исправительному учреждению дополнительные деньги?

— Прибыль, которая идет с производственно-хозяйственной деятельности, идет на улучшение условий, на ремонт. То есть осужденные работают и сами себе создают условия. Выделенных денег недостаточно, потому что выделили нам деньги сегодня на ремонт, а завтра перегорела лампочка.

Помощь от государственных структур есть: на нас в качестве заказчиков выходят учреждения образования и здравоохранения, сейчас мы вместе прорабатываем некоторые вопросы. Если не в этом году, то в следующем мы определенный прорыв в этом направлении обязательно совершим.

— А почему до сих пор не решена проблема с проносом мобильных телефонов?

— С телефонами проблема решается сложнее. На сегодняшний день мы можем только оперативными методами действовать – выяснять, у кого есть телефоны, и режимными – это обыскные мероприятия и изъятия. К счастью, среди сотрудников у нас практически нет тех людей, которые бы эти телефоны заносили. В основном это проблема переброса.

Можно установить глушилки. Сейчас служба исполнения наказаний прорабатывает и практически решила технические вопросы установки локальных глушилок. Если бы учреждение находилось за городом, то можно было бы определенную площадь заглушить – и все. Но у нас так исторически сложилось (и это проблема не только нашей республики), что исправительные учреждения находятся порой в центре города, где кругом живут люди. Приборы для глушения охватывают большую площадь, и мы мешаем обычным гражданам. Сейчас уже выработаны приборы целенаправленного глушения. Если они будут внедрены в ближайшее время, этот вопрос снимется однозначно.

— Предусмотрено ли наказание для заключенных, у которых найдены телефоны?

— На сегодняшний день наказание только дисциплинарное. Обычно – это водворение в штрафной изолятор на срок до 15 суток. Если нарушение не первое, то водворение в помещение камерного типа.

— Кстати, о запрещенных предметах. Почему в исправительные учреждения можно свободно передавать энергетические напитки?

— Ограничений нет: они же в свободной продаже. Есть перечень запрещенных предметов, куда входят алкоголь, спиртосодержащий одеколон. Хотя с другой стороны и кефир содержит алкоголь. Но энергетики в частности мы запретить не можем.

— А какова ситуация с передачами алкоголя и наркотиков?

— Случаев употребления алкоголя и наркотиков на территории исправительных учреждений в этом году не выявлено. Но эта проблема существует за счет того, что лица, находящиеся вне исправительного учреждения, не оставляют таких попыток и путем перебросов, и путем передач. Мы все это изымаем, к счастью, на этапе доставки.

— Но сейчас же есть камеры видеонаблюдения – ведь известны места, где можно «перебросить»?

— Вот, представьте: едет автомобиль, он остановился, человек выскочил, размахнулся, бросил, сел в машину и поехал дальше. Что мы, сотрудники УИС, можем ему сделать? Да, у нас определенные участки перекрыты камерами видеонаблюдения. Но те же самые квадрокоптеры: подлетают, бросают и улетают, а стрелять по ним нельзя.

Сейчас, правда, существуют средства перехвата. Но как мы стараемся придумывать что-то, так и производители квадрокоптеров стараются. Их, конечно, производят не специально для того, чтобы доставлять запрещенные предметы в колонии, но проблема остается.

— Много ли человек привлечено к ответственности за попытки проноса тех же телефонов?

— Административная ответственность за попытку проноса сотовых телефонов на территорию колонии – не очень строгая. Мы неоднократно выходили с предложениями в разы увеличить размеры этого штрафа. Не три-пять тысяч как сейчас, а тридцать или пятьдесят.

Когда мы изымаем телефон при попытке проноса, мы вызываем следственную группу, оформляем как положено. Есть такие прецеденты, но, к сожалению, не очень большой размер штрафа стимулирует людей не прекращать попытки проносов. Они ничем не рискуют по большому счету.

— Отличаются ли заключенные в Оренбурге от заключенных в Осетии?

— Такие же люди с такими же проблемами и такими же чаяниями, с такими же отклонениями у некоторых от нормы. В Оренбурге их просто больше, здесь меньше. Я бы не сказал, что они как-то отличаются. Есть какой-то национальный колорит, но не более того. Это такие же люди, которым надо помочь. Некоторые хоть и становятся обратно на путь преступный, наша задача – показать, что государство может не только наказать, но и заботиться о них. Это, как я уже говорил, трудоустройство, чтобы они поняли, что деньги можно зарабатывать не только преступным, но и нормальным путем.

ФСИН требует от нас, чтобы все заключенные до 30 лет в обязательном порядке получали основное общее образование. Почему от нас требуют, чтобы увеличивалось число тех, кто получает образование? Чтобы заключенные понимали, что они, будучи изолированными от общества, все равно для общества что-то значат. Они должны не только что-то отдать, искупить вину, возместить нанесенный своим преступлением ущерб, но и получить что-то. Заключенный должен понимать, что он – не потерянный человек. Есть, конечно, те, на которых невозможно воздействовать. Это те, которые сознательно встали на преступный путь.

— Многие заключенные даже после выхода на свободу не могут найти работы из-за судимости.

— В колонии заключенный сыт, одет, обут. Когда он выходит на свободу, то остается наедине со своими проблемами. Постоянно обсуждается вопрос о создании службы постпенитенциарного сопровождения. Мы направляем информацию и в службу занятости, и в органы внутренних дел, и в муниципалитеты. И за полгода до освобождения мы начинаем с ним работать, доводим до него вакансии на рынке труда. И психологи с ним плотно работают, и соцработники.

Но эти органы разрозненны. Они все выполняют свои функции, но нет единой системы, как в западных странах, потспенитенциарного сопровождения, когда одна служба занимается этим человеком. У нас нет координирующего органа. МВД занимается по-своему, соцзащита – по-своему, комитет занятости – по-своему, а слаженности действий нету.

Мы тоже интересуемся, когда человек освобождается, выясняем, куда он ушел, смогли мы что-нибудь с этим человеком сделать или нет. Если хотя бы один из десяти не попадет больше в места лишения свободы, мы уже не зря жизнь прожили. А если пять из десяти – то это вообще хорошо.

В Оренбурге часть учреждений для лиц, впервые осужденных, часть – для тех, кто уже был ранее судим. Здесь у нас ранее судимые, поэтому своя специфика работы. У них порой утеряны социальные связи. Если у женщины супруг совершил преступление один раз, она может понять, простить. Особенно, если это преступление по неосторожности – ДТП, употребление наркотиков, тяжкие телесные повреждения. Но когда он совершает преступление второй, третий раз, его окружение понимает, что его затягивает туда, и некоторые вместо того, чтобы его поддержать и вытянуть, от него отказываются. И человек оказывается один на один со своими проблемами. Но наша задача показать, что он нужен обществу, что мы его не бросим.

— В обществе бытует мнение, что лишение свободы – это излишняя мера, что пока одни люди работают и платят налоги, другие- преступники – живут на эти деньги и в ус не дуют. А что думаете вы?

— На сегодняшний день количество лиц, содержащихся в местах лишения свободы, сокращается и достигло исторического минимума. Преступлений стало меньше? Отчасти — да. Но государство тоже пересмотрело свои взгляды на назначение наказаний. Чаще дают исправительные работы, обязательные работы, принудительные работы.

Если же кого изолируют, то с них удерживается определенная сумма за питание, содержание и так далее. Кроме того, они работают и возмещают иски. А самое главное – находятся под нашим жестким контролем. Иногда назначенные работы выполняются недобросовестно. Тогда можно обратиться в суд с ходатайством о замене обязательных работ лишением свободы. Не понимает – тогда будет жесткий контроль. Чтобы человек чувствовал, что он постоянно под надзором, что он должен выполнять требования, которые государство для него установило.

Тюрьма – это же не санаторий, там есть жесткие требования: общий подъем, общий отбой. Не так, что проснулся и можно еще в кровати поваляться. В шесть часов подъем!

— Где грань между жесткостью и жестокостью в работе сотрудника ФСИН?

— Для этого есть закон. Любой сотрудник должен действовать четко в рамках действующего законодательства. Если положено в определенных случаях применить строгость, если заключенный допустил нарушение, то к нему могут быть применены определенные меры воздействия. Сотрудник имеет право применить физическую силу и спецсредства, но исключительно в рамках закона. Причем, это должны быть именно те спецсредства, которые прописаны в законе.

Если сотрудник не будет его соблюдать, то это может быть не только нарушением, но и преступлением. Ярославские события – яркий пример. Это уже, скажем так, глумление над человеком. Но если заключенный ведет себя незаконопослушно, то почему сотрудник, которому разрешено применить физическую силу и спецсредства, не должен их применять? Нельзя наносить удары по голове и так далее – это все прописано.

И вторая сторона – гуманность. Надо просто видеть перед собой человека. Но, даже совершая какое-то противоправное действие в местах лишения свободы – пользование запрещенным предметом, невыполнение законных требований администрации, курение в неустановленном месте, он все равно остается человеком. Для этого у нас есть определенные формы и методы воздействия. Это и беседы, это и работа психологов.

— На каком этапе сейчас перенос следственного изолятора из центра Владикавказа?

— Я встречался с главой республики. Но это не в планах ближайшего времени, потому что нужны определенные финансовые средства. У нас этих средств точно нет, у федеральной службы – тоже нет. Поэтому нужна какая-то целевая программа. Это решается на уровне высших органов власти. Идею эту поддержали, достигнута договоренность. И со стороны ФСИН, и со стороны республики будет проводиться определенная работа, чтобы государство нашло определенное финансирование. Когда это будет – я сказать не могу. Но в любом случае вопрос будет решаться.

 

— С местом определились?

-Место еще не определено.

— А что касается текущего ремонта? Раньше, я помню, ремонтные работы шли ударными темпами. Сейчас из-за переноса здания приостановили?

— На капитальный ремонт в этом году государство выделило порядка 15 миллионов рублей, и мы их все осваиваем. Ремонтируем все учреждения, в том числе и следственный изолятор. Но с учетом его месторасположения и состояния, тот ремонт, который мы делаем, это капля в море. Что-то одно мы ремонтируем, но другое все равно остается в неудовлетворительном состоянии. А государство не может нам выделить сумму, которой хватит, чтобы покрыть все нужды.

Поэтому и встал вопрос строительства нового здания, чтобы оно изначально было из новых материалов, с соблюдением всех современных технологий. Одно из зданий СИЗО – дореволюционной постройки. С учетом фактического износа, как бы оно не ремонтировалось, оно все равно не будет в идеальном состоянии.

— Если говорить о фактических условиях содержания заключенных, насколько быстро они меняются в лучшую сторону?

— Мы постоянно их улучшаем. Изменилось питание, изменились нормы вещевого довольствия. Если раньше было только несколько предметов одежды , то сейчас очень много предметов, которые мы обязаны предоставить. Мы порой размещаем спецконтингент не в два яруса, а в один. Естественно, стремимся следовать в ногу со временем. Ламповые телевизоры не используем. Приобретаем все современное. Но это нигде не регламентировано, это наша внутренняя установка.

Одно дело ты живешь в помещении, где стены выкрашены темно-зеленой краской, другое дело ты живешь в светлом помещении. Соответственно, не хочешь даже что-то сломать. Поэтому мы стараемся что-то ремонтировать, чтобы сами заключенные заботу видели.