— Ты читал стихотворение Евтушенко про бесланскую школу? – спросил меня коллега на редакционной кухне. – Сам только случайно отыскал на каком-то сайте. Я тебе отправил ссылку.

Через минуту я  уже знакомился со стихотворением «Школа в Беслане».  Начало мне показалось впечатляющим: «Я недоучка всех на свете школ,/ я – исключенец за чужие школы,/ но я к тебе, Беслан, сейчас пришёл/ учиться у развалин твоей школы…». До выхода моей еженедельной программы «Кавказские хроники» оставалось два дня. Беседа с поэтом о бесланской трагедии была бы в этой программе очень кстати. Не дочитав стихотворение до конца, я набрал номер мобильного телефона Евтушенко.

— Здравствуйте, Евгений Александрович!

— Здравствуйте, — как-то неожиданно нервно ответил поэт.

Я представился и сразу перешёл к изложению своей идеи, но Евтушенко оборвал меня на второй фразе.

— «Радио Свобода», говорите? Нет! Откуда?!.. – в трубке послушались  гудки.

Мне показалось, связь прервалась, не выдержав внезапного резкого возбуждения поэта. Я ещё раз набрал номер. Евтушенко не ответил. Значит, подумал я, связь прервалась по его желанию, а не в результате нервного перевозбуждения, хотя именно оно могло и лежать в основе этого желания. Трагедии в случившемся не было – журналистам отказывают в интервью часто и самыми различными способами. Резким бросанием трубок, как я заметил, отличаются наиболее слабые люди, которым трудно объяснить позвонившему человеку, почему они его не хотят видеть. Хотя Евтушенко мог так поступить по другим, вполне уважительным  причинам. Уже позже я узнал, что на днях поэт с присущим ему вкусом отметил свой очередной день рождения. Наутро в июльскую жаркую пору,  после хлебосольного застолья, приходится нелегко, а тут ещё нежеланный звонок! Но почему нежеланный? И этому я смог найти объяснение.

Почти накануне нашего разговора «Радио Свобода» попало под огонь критики не абы кого, а кремлёвской  администрации. Как это всегда бывает, эстафетную палочку тут же подхватили парламентарии, придворные политики и эксперты. Появилась реальная угроза закрытия Московского бюро РС. Положение радио ухудшилось из-за одного из сотрудников  Пражского бюро, который во время своего отпуска каким-то загадочным образом добрался в чеченских горах до пещеры Шамиля Басаева. Записанное с ним видеоинтервью показал американский телеканал «Эй-би-си».  Из-за океана раздались насмешки  —  журналист утёр нос российским спецслужбам, добравшись до террориста № 2 в мире! Негодующую реакцию российской власти на подобную коллизию, мне кажется, предположить было можно. В прессе появились многочисленные обвинения в адрес этого журналиста, которого, естественно, представляли сотрудником «Радио Свобода».  Тщетно руководство радио пыталось объяснить, что в данном случае этот человек действовал по своей инициативе, будучи в отпуске, продукцию предложил не «Свободе», а американскому телеканалу.

Густая тень подозрений упала в России на «Радио Свобода». Как было реагировать тонкому поэту, который, конечно, больше чем поэт, но, как считают некоторые, становится им часто лишь после одобрения власти (говорил об этом, например, Бродский)? Хотя я не осуждаю данную  солидарность Евгения Александровича с официальными властями. Тут, как говорится, дело хозяйское. Но всё же в моей голове всё равно не укладывалась неучтивая реакция на звонок американского радио  человека, с 1991 года в США зарабатывающего на жизнь лекциями. Хотя, возможно, тут я напрасно забываю про отмеченный накануне день рождения…

Всё – к лучшему. На мой взгляд, нет фразы умнее. В очередной раз в этом я окончательно убедился на примере стихотворения Евтушенко «Школа в Беслане».

Так  и не поговорив с поэтом по телефону, я дочитал его стихотворение до конца. Поэзией Евтушенко я, как и многие другие, искренне увлекался долгое время, да и сейчас с удовольствием знакомлюсь с его новыми стихами. Но всё же тема Кавказа требует от литератора или глубоких знаний, или гениальной прозорливости. То, что удалось Пушкину, Лермонтову, Толстому, Маяковскому, Есенину, Хетагурову и др. оказалось не под силу Евтушенко — есть в его стихотворении строчки даже не поверхностные, а весьма опасные.

Когда шли эшелоны в Казахстан,
набиты влёжку грудами чеченцев,
террор грядущий зарождался там
в околоплодной влаге у младенцев.

Почти вся вторая часть стихотворения – о чеченцах. Получается, именно «чеченский» террор, зародившийся во время сталинской депортации, а не привнесённый сюда в наше время  иноземными исламистами, пришёл в тот чёрный для всех нас день в бесланскую первую школу. То есть на Сталина можно повесить и сегодняшний «чеченский» терроризм, и трагедию Беслана.

Допустимо ли в данном случае художественно увековечивать мысль «на бесланскую школу напали чеченцы», чтобы с помощью великого российского поэта ещё и наши дети, внуки ненавидели соседей? Я уверен, что напали на первую школу прежде всего террористы-нелюди (был ведь среди них и подонок из Эльхотово, в том же интервью «Эй-би-си» Басаев говорил, что в банде Полковника был и второй осетин, но это проверить невозможно). Конечно, есть люди, которые согласятся быстрее с Евтушенко, чем со мной. Это их право. Но Махмуда Эсамбаева и моего старшего московского товарища Руслана Хасбулатова я не хочу считать представителями «террористической» нации, как и многих из соотечественников. В своей программе я бы не хотел популяризовать такое поверхностное стихотворение классика.  Потому что Шамиль Басаев, на мой взгляд, в первую очередь террорист, а не чеченец,  как и все его подручные, воюющие с детьми и беременными женщинами.

«Школа в Беслане» Евтушенко уводит кавказцев от главной и необходимой  мысли – террористов и других вооруженных нелюдей не одолеть без совместных усилий народов-соседей, лучших их представителей, — осетин, чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев и других.

 

Убийство президента, к счастью, не произошло

Муса С. – человек информированный и влиятельный в определенных столичных кругах. Долгое время был кавказским куратором движения Михаила Касьянова. В 90-х годах жил в родном селе Сержень-юрт, но с дудаевскими и масхадовскими властями не заигрывал. Не воевал, но обладал весомым авторитетом. Участвовал в освобождении из плена Шмидта Дзоблаева.

Иногда Муса со мной откровенничал. Например, подробно рассказывал про базу исламиста Хаттаба в своём родном Сержень-юрте. На ней между чеченскими войнами проходили подготовку жители всех северокавказских республик.

— Были ребята из Осетии. Фамилии я их не знал. Встретился однажды случайно в селе. Поговорили. Их не просто так готовили. У ичкерийцев ведь были планы установки контроля над всем Северным Кавказом, а Осетия – это центр региона, пророссийская республика. Как рассказали мне знающие односельчане, осетин готовили для отправки  в родной край.

— Террористы? Получается, что это было за семь лет до Беслана?

— Они должны были убить президента Северной Осетии. На волне дестабилизации в республике ичкерийцы хотели поспособствовать приходу к власти своего человека. Тогда ведь были выборы. Денег в Джохар-Кале (название Грозного в период правления Дудаева и Масхадова – прим. О.К.) в те годы хватало, в том числе и с Ближнего Востока.

— А кто был их потенциальным кандидатом? Чеченец, что ли?

— У тебя есть чувство юмора. Нет, осетин. Известный у вас человек. Но мне не называли его фамилии. Так мне знающие ребята в Чечне и сказали – известная в Осетии личность. Но не получилось. Вскоре началась вторая чеченская война.

Не доверять Мусе у меня нет оснований. Другим предоставляю право самостоятельно выработать отношение к его рассказу.