Удивительно, что сразу два наших театра обратились к Антону Павловичу Чехову.

На сцене Осетинского театра успешно прошла премьера спектакля Александра Битарова «Палата №6». Постановка талантливая, пугающая, настаивающая на аналогии мира с психиатрической клиникой, что теперь уже банально, но по-прежнему справедливо. Очень много режиссерских и актерских находок, изобретений, удач. Море оригинального. Но Чехова, тонкого, изысканного, изнемогающего от несовершенства этого мира и жалеющего всех, кто в нем живет… Вот такого Чехова, глубокого, не всегда понятного в своей нежности, не приемлющего пошлость, там мало. Меньше, чем мне хотелось бы. Я понимаю, что только мне. Это личное, как и все, что будет сказано дальше. И еще я знаю, что театр – место поисковое, лабораторное.

Он живет, развивается и однозначно влияет на жизнь. Именно поэтому все эксперименты, неожиданные решения и авангардные подходы уместны и даже необходимы.

Но я думаю, что Чехов не хотел бы крика и слишком ярких эмоций… Он про другое: про подтексты, нюансы и мелочи… А именно этого мне было недостаточно. Но сегодня речь не о «Палате №6», мне бы надо еще раз посмотреть и подумать, чтобы сформулировать свое отношение.

А вот пятый спектакль на сцене нашего Академического Русского драматического театра режиссера Богдана Петканина «Леший» захватил меня сразу и насовсем. Тоже обязательно посмотрю еще раз, но с другой целью: чтобы насладиться, посмаковать. И тут мне хочется перейти к актерским победам. Уж очень здорово получилось. Если я начну сейчас описывать все хитросплетения каждой роли, то текст разрастется до невероятных масштабов, поэтому упомяну только самое вкусненькое, самое-пресамое.

Зоя Бестаева практически гениально ходит по сцене таким мужиковатым способом, еще более талантливо стягивает с себя пояс с ключами от неоднократно упомянутых двадцати шести комнат. А то, как она «режет» пирог, — прямо экспонат Алмазного фонда театра, если такой когда-нибудь будет создан.

Владимир Карпов со своим звуковоспроизведением вместо речи, передающимся, как потом выяснилось, по наследству, со взглядом в одну точку – туда же, в фонд самых ценных или даже уже бесценных, что более справедливо, театральных удач.

Для Роберта Кисиева у меня давно закончились слова, осталось только учащенное сердцебиение и замирание на глубоком вдохе. Хотя есть одно словечко для его поведения на сцене: я бы называла игру Роберта «расшнурованной». И я Кисиева (!) не сразу узнала! Это дорогого стоит! Тут еще и работу гримера нельзя не упомянуть. У Роберта в запасе – миллион интонаций. И похоже на то, что его запасники, арсеналы бездонны, неисчерпаемы. Он практически преодолел земное притяжение и сопротивление материала… Страх перед сценой он, видимо, преодолел тоже. И теперь он парит!

Елена Бондаренко со своим бесконечным «ООО», с нарочитой надменностью и боязнью прикоснуться к «вотэтомувотвсему», с жеманством и проблесками искренности такая живая и достоверная, что забываешь о своем пребывании в театральном пространстве. И, о Боже, она так красива в новой роли, что глаз не отвести. Застывшие позы, пренебрежение во взгляде, переходы от статичности к ошеломительно смешным способам сначала залезть в яму-погреб-подвал-убежище-могилу, а потом вылезти из этого пространства… Обалдеть!

Мария Федорович меня убила! Она же красавица! И всегда была красавицей! Где она взяла эти ужимки и жесты, откуда вытащила жуткую, заискивающую улыбку и близорукую привычку прищуриваться, в каких недрах себя самой обнаружила неуклюжую угловатость, я отказываюсь понимать. Но это выше аплодисментов. Это прямо низкий поклон со слезами в глазах. Как говорят в Одессе, «жирно намазала». Блеск!

Людмила Бритаева в стиле гениальных актеров, любивших эпизоды, свою героиню ввела в число главных персонажей. Много это или мало?!.. Да огромно же, не скупитесь на эпитеты!

Любому спектаклю нужны такие «замковые камни»: актеры, на которых держится происходящее на сцене. И здесь подобную функцию выполняют Григорий Кубашов (отрицательная роль – это всегда нелегко, но тут больше, чем просто получилось); приучившие нас к стабильно высоченному уровню актерского мастерства Антон Тогоев (таким мудрым и утомленным, трогательным и глубоким получился его Егор Петрович со своей шаркающей походкой, что все призы и премии, звания и ордена хочется прямо тут же, без споров отдать именно Антону) и Алан Цаллаев (а вот его герой, напротив, дерзкий, яркий, нервный, мало в чем сомневающийся и… категорически достоверный. Но я столько раз уже по разным поводам восхищалась игрой Алана, что практически исчерпала свои возможности, увы).

Меня удивил Николаус Мавроматидис: от гулёны и бездумного, почти цыганского размаха непутевого парня до глубоко трагичного зрелого мужчины. Ничего себе амплитудочка!

Константин Мойса. Ах, как хорош! Как несамостоятелен, неловок и непутев его Желтухин. Как хочется его подтолкнуть, ущипнуть, чтобы двигался порасторопнее, как запоминаются его интонации.

Знаете, я люблю об актерах писать отдельно. О каждом. Мне кажется, что им приятно. Но! Главное – ансамблевость, без этого спектакля не будет. И тут придется найти объединяющие принципы. Они есть.

Акценты на позах, жестах, взглядах. Это раз. Комичные, почти цирковые приемы. Это два. Всегда безоговорочные, великолепные паузы. Это три. Внимание к деталям: ридикюль, очки, саквояж с лекарствами, миллион чего-то еще… Это четыре.

Сочетание процесса говорения одного актера с чем угодно, но не с процессом слушания другого. Это и еда, и физическая работа, и одновременное говорение (особенно в женских диалогах)… А если к этому добавить, что один говорит не то, что имеет в виду, а другой, даже если слышит, то не понимает, тогда получается наша с вами обычная повседневная реальность))) Мы ведь так и продолжаем жить через 150 лет после Чехова! Все сказанное – это уже пять.

И шесть – повторы. Разномастные и разнокалиберные. Повторы слов, фраз, жестов, целых эпизодов. Много-много-много раз. Зачем? А разве мы не так себя ведем? Стоит понаблюдать. Боже, Боже, Боже!

Спектакль очень живописен. Не в смысле яркости, а в том, что каждая мизансцена, продуманная режиссером до точек и запятых, — это отдельная картина, выстроенный кадр. Даже запах задействован в этот раз. И это запах… сена.

Костюмы… Я не стану говорить о безупречном вкусе и соответствии эпохе. Это пройденный этап. Давным-давно. Теперь уже речь идет о том, что костюм играет важную роль в создании рисунка роли, как любят говорить театроведы. Воротник помещика Орловского – это огромный процент его достоинства, кожаный пиджак Лешего вместе с велосипедом – это почти исчерпывающая характеристика. А безумной красоты наряды и головные уборы Елены Андреевны – точка опоры для актрисы. А если ко всему этому присоединить ридикюль Марьи Васильевны и какие-то дико не идущие М.Федорович очки, то становится более-менее понятной роль художника по костюмам, Заслуженного работника культуры Северной Осетии Светланы Володиной в создании спектакля. Бра-во, бра-во, бра-во!

И теперь можно сказать главное. Это, несомненно, Чехов!

Да, изменены детали сюжета. Да, кое-какие акценты расставлены иначе, чем у автора… Однако я настаиваю на том, что это Чехов.

Все говорят, а время идет, и ничего не происходит, не случается. Это Чехов. Двадцать шесть комнат, в которых никого не найдешь, а спрятаться негде. Это Чехов. Лопата – символ спасения от тоски. Это Чехов!

Герои говорят одно, а язык тела свидетельствует о другом. Очевидна рассинхронизация. И это тоже Чехов! Слова вообще не так важны, важны энергетика, посыл. Как говорит Петр Мамонов: «Богу не важен результат, ему важен вектор». Это Чехов!

Бабы с лопатами, а мужики просто из любопытства пытаются картофелины прицельно бросать в ведро. И это Чехов! Герой, который сто раз спотыкается об ведро, но просто убрать его ему в голову не приходит. Это категорически Чехов!

Разговоры о том, что через 200 лет появится надежда на счастливое будущее… Помните, что в английском языке есть такое время Future-in-the-Past? Так вот эти люди, чеховские герои, говоря о будущем, все время скатываются в прошлое. Это Чехов, Чехов, Чехов.

Фраза «Надо что-то делать!». Но ничего не делается. Ни-че-го. Пшик. Разве что героиня Людмилы Бритаевой находит, наконец, почему-то крайне важный для нее карандаш… И это тоже полный и несомненный Чехов.

Исторически в литературе сначала в комедии было только смешное, в трагедии – только горькое, страшное, потом Шекспир придумал, что можно смеяться и плакать в одной пьесе. А Чехов открыл третий путь: шутки могут оказаться смертельными, а смерть комичной. И в спектакле это есть. Так разве не Чехов? Он, конечно.

А если говорить о сцене, то красивая попытка Богдана Петканина соединить подходы Станиславского и Вахтангова в одном спектакле – это такой Чехов, что дух захватывает. Для будущих зрителей спектакля скажу, что у тех, кто побывал, укол в сердце произошел. Теперь ваша очередь. Если спектакль получается, то каждый зритель смотрит про себя, о себе. Вы же не упустите шанса узнать о себе что-то новенькое?!

Богдан, я ничего о Вас не сказала. Но все, что я сказала, — это о Вас. Низкий поклон, восторг и слезы в моем непрофессиональном исполнении – Вам.

И эти сотни букв, за количество которых мне стыдно, несмотря на искренность, — тоже Вам. Вот честное-пречестное слово. Вы умеете протаивать в зрителя, растапливать пространство зала. Я не знаю, как это происходит, но происходит. Это большой дар – ничего не объяснять и не подразумевать, но всех склонять на свою сторону. И это Вы тоже умеете. Проверено за зрителях Владикавказа и окрестностей.

Вы нас избаловали и теперь не можете бросить свою публику на произвол судьбы (в лице Мельпомены и Талии примерно пополам в данном случае).

Поэтому ждем? Поэтому ждем… Поэтому ждем!