Как-то в ленте новостей одной из социальных сетей я увидела репост статьи про осетинскую школу, опубликованную на одном популярном «левом» портале. Я удивилась. Кому-то из журналистов Colta интересна мирная жизнь Осетии? Начала читать. Удивилась еще больше. Как все тонко подмечено. И очень талантливо написано. Единственно, что меня немного разозлило, что внешность всех героев описана с этакой «тошнотинкой», но, черт возьми, как виртуозно описана!

Следом вышла вторая статья – про игуменью Нонну и монастырь. Здесь уже ничего не злило, а только радовало, что такой во всех смыслах прекрасный текст вышел на «федеральном уровне». Мне очень хотелось лично выразить свой восторг, и я нашла автора в фэйсбуке и написала ему восхищенное спасибо за талант и выбранные темы. Так мы познакомились с Вадимом. Каково же было мое удивление, когда я увидела его летом «вживую» во Владикавказе (Вадим пригласил меня в качестве фотографа работать над серией интервью для «Сноба», приуроченную к десятой годовщине со дня трагедии в Беслане) – умудренный жизнью Вадим, тонко подмечающий едва видные вибрации души своих героев, — таким я себе его представляла, читая статьи, — оказался совсем юным мальчишкой! Как ему это удается? – подумала я. И решила все разузнать лично. Результатами делюсь ниже.

– Расскажи, что тебя связывает с Осетией?

– Я там родился, там родились мои родители, отучился восемь классов, правда, сменил много школ из-за того, что мы часто переезжали.

Недавно у меня было интервью с женщиной, которая работает на телеканале «Дождь», – она инвалид, после аварии ездит на коляске. Ее зовут Евгения Воскобойникова, она раньше была моделью в Воронеже. И она мне рассказывала, как иногда едет одна на машине, без мамы и друзей, которые помогают в машину и из машины выбираться, и просит людей о помощи. Женя опускает стекло около какого-нибудь молодого парня и спрашивает: «А вы можете мне помочь?» Естественно, никто ей не отказывает. Потом она открывает водительскую дверь и просит достать коляску из багажника. У парней сразу появляются дела, и они обычно убегают. И она говорила, что когда останавливается около кавказцев, еще не было такого, чтоб кто-то не поднял ее и не посадил в коляску.

Вот это я четко ощутил, когда поступил в институт, что люди там и тут – вообще-е другие. Меня злость брала, когда мужчина, не знаю, не платил за женщину в кафе или пиво глотал, пока ребенок его с горки катится. Мне казалось, я попал в мир, которого не могло существовать на деле. Ну, я не был к нему готов. Вот представление о мужчине, наверно, главное, что связывает меня с Осетией.

– Профессия твоих родителей связана с чем-то таким, что требовало частых переездов?

–  Родители постоянно сходились и расходились, поэтому мы переезжали.

– А в каких местах ты успел пожить?

– Я жил в поселках Заводской и Михайловское, на Китайской, на БАМе, на улице Ватутина и на Кутузова.

– И где тебе нравилось больше всего?

– В Заводском, я там большую часть жизни провел. У меня есть идея, о которой я пока никому не рассказываю. В этом году у меня будет крупная творческая аттестация, для которой нужно написать художественный текст. У меня давно в голове крутится сюжет о человеке с Кавказа. Мне кажется, векторы внимания в русской литературе очень сильно направлены в сторону Москвы и Санкт-Петербурга. Весь XIX век – это произведения, которые рассказывают, в основном, о жизни в Москве, Петербурге и о маленьких губерниях неподалеку. Современная литература – это Москва и очень много деревень, сейчас пишут много о деревнях, потому что, блин, это удивительно, но молодые люди стремятся уехать из города в леса и поля. А эти леса и поля, они как бы пусты, потому что старички, которые там жили, они умерли, а их дети уехали в город. И вот дети их детей сейчас стремительно дауншифтятся, и происходит возрождение деревенской литературы. А еще в России есть регионы, они очень удивительны по своей… как бы это сказать – есть слово «своебытность»?

– Самобытность не подходит?

– Нет. Так вот, я много езжу по городам, чтобы писать статьи – Ижевск, Казань, Красноярск, Ставрополь, Краснодар, Гагры и я нигде не встречал такой … Это похоже на то, что я пою дифирамбы Осетии, но я не видел таких людей, как там. Они иначе смотрят на жизнь, деньги, детей, любовь, а об этом никто не знает. Вот про это интересно написать.

– Смотри, ты сам сейчас выразился, что поешь дифирамбы Осетии, а если взять твою нашумевшую статью про школу, то о тебе такого не скажешь. Как ты это прокомментируешь? У многих в Осетии статья вызвала негатив. Та же Мадина Сагеева…

– Назвала меня вонючкой…

– Ты как под увеличительным стеклом высветил негативные черты, я не говорю, что это плохо, я с тобой полностью согласна, но, может, ты написал так, потому что «в России» будет интересен именно такой посыл?

– Когда я жил в Осетии, я сталкивался с проблемами, которые волновали меня, но я не понимал, что могу с ними сделать. Когда я начал учиться на литературного работника (Литературный институт имени Горького – ред.), то понял, что есть какие-то очевидные вещи, рядом с которыми мы ходим по улице и в жизни не заметим.

Вот у меня бабушка в Заводском платит каждый месяц 80 рублей за то, чтобы выбросить мусор. Мусоровоз должен приезжать четыре раза в месяц, а он приезжает два раза и у нас скапливается много мусора в огороде. Когда мы сидим на кухне, бабушка все время говорит: «Ни копейки больше не заплачу», – а потом приезжает мусоровоз, она выносит мусор, 80 рублей и платит за следующий месяц.

Это что-то вроде негласной терпимости, к которой все привыкли, но на самом деле, это не очень здорово. То же со школой. В принципе, осетинская школа – это обычная российская школа. Самое главное, что я хотел этим текстом показать, что у народов, которые живут в составе России и в то же время пытаются себя самоидентифицировать как цельные, богатые культурой народы, в них очень сильно развивается национализм. Это было выражено тем, как в Осетии относятся к Лермонтову. Я знаю, что ему ставили два памятника, которые много раз сносили. Это очень страшно, потому что я помню, когда я учился в школе, учитель сам говорил нам: Лермонтов очень плох, потому что он так говорит об осетинах. «Мы живем в Осетии, у нас достойный народ – нарты, аланы, скифы, сарматы, а вот Лермонтов говорит, что мы пьем водку». И мои одноклассники его не любили. А я его любил. Лермонтов, правда, же очень хороший поэт. У нас в семье  много книг было, мне очень нравятся поэмы «Мцыри», «Демон», я их наизусть знаю и до сих пор помню (это я сейчас таблетки для памяти пью). И когда я приходил в школу и сталкивался с тем, что Лермонтов это плохо только потому, что он так отзывается об осетинах…

Будучи учителем, я пытался объяснить детям в осетинской школе №13, что это неправильно хотя бы потому, что Лермонтов не говорит обо всей осетинской нации, что они пьяницы и развратники. Он говорит, что отдельные осетины, встретившиеся ему в горах, просят на водку, чтобы лошади шли быстрее. Мне кажется это нормально, вот в Германии тоже кто-то говорит: «Че за свиньи эти русские? У нас урны типа есть», а кто-то учит русских студентов в Кельне и идет на Мариинский оркестр. Короче говоря, суть в том, что нельзя зацикливаться на борьбе с врагом, лучше заняться своей культурой и только на ее основе заниматься агитацией.

– А как по-твоему, это не проистекает из-за каких-то комплексов и невежества? Если бы люди были образованными, они бы не расценивали слова Лермонтова так, даже твоя учительница, если бы она была тонко чувствующим человеком, разве она бы так говорила? А то какое-то бытовое отношение к поэту получается…

– Я не думал, что в результате получится такая шумиха. Статья вышла в качестве обыкновенного репортажа на сайте Colta. Изначально я планировал его для журнала «Город». Редактор журнала звонила директору этой школы, говорила, что я хочу поработать у них, а потом написать про это текст. Директор ее даже спросила: «Это за деньги? Если за деньги, то денег у нас нет». Через неделю я пришел в школу, поговорил с директором, позвонил в Минобразования, получил добро на работу и тогда меня впустили в школу. Тут мне стало неловко. Директор говорила, что должны приехать корреспонденты из газеты «Северная Осетия» делать репортаж, как учителя из Москвы едут работать во Владикавказ… Слава Богу, это не случилось. Потом я начал работать, общаться  с учителями, они знали, что я работаю, собираю информацию для статьи, пару раз я пытался их останавливать, потому что мне слишком многое говорили, а я знал, что напишу все до единого. А потом меня обвинили в том, что я проник в школу под видом практиканта из своего института… Звонили в мой институт, говорили: «Повлияйте на него, пусть он сделает так, чтобы статья пропала с сайта». Теперь мне не дают повышенную стипендию. (Смеется).

– Ты себе представлял встречу с героями текста про школу? Как бы она прошла?

– Не представлял. Наверное, им бы хотелось меня побить. На аттестации меня спрашивали: «Тебе не стыдно за этот текст?» Единственное, о чем я жалею, это то, что не изменил имена учителей. Мне просто показалось глупым сидеть и придумывать 10 новых имен.

– Что ты чувствовал, читая отзывы людей под статьей, которые считают, что это месть за то, что тебя обижали в детстве в этой школе?

– Мне это странно. Передо мной была задача: написать текст об осетинской школе. Выбрать из 40 владикавказских школ ту, в которой ты учился, и написать о ней было самым легким путем, и я им воспользовался.

– Как в итоге текст попал на Colta.ru?

– Редакция «Города» его не взяла, потому что текст начинался с описания прически директора, похожей на меховую шапку. Я не думал никого обижать, просто так я смотрю на мир.

Я написал редактору Colta.ru Ратгаузу. У меня уже был опыт писать текст на «Кольту», он был про наркоманов из Казани, с которыми я прожил две недели, но там было много мата, а как раз вышел закон. Михаил мне позвонил, сказал, что берет текст и мы опубликовали его. Потом он спросил, что у меня еще есть. А у меня был текст про игуменью Нонну (настоятельница Аланского Богоявленского монастыря игуменья Нонна (Багаева) – ред.). Это разноформатные тексты, но за описания Нонны люди тоже могли оскорбиться, там была строчка вроде «у Нонны пухлые руки с короткими пальцами». Тут, наверно, сыграло то, что матушка Нонна не закидывала меня проблемами, и текст не получился одной целой проблемой. Выходило, что закидывал ее я сам, а она искала ответы.

–  А тебе известна реакция игуменьи Нонны на статью? Ты общался с ней после публикации?

– Мы переписывались с ней по WhatsApp (не знаю, можно про это говорить, наверно, да). Сначала это интервью тоже предназначалось для журнала «Город», но для него я сделал короткий форматный текст, которого мне показалось мало, и я решил написать очерк. Перед этим мы сверили с Нонной интервью, обычно я не даю текст на правки, но Нонна попросила и я согласился. Вообще, я не собирался в тот момент присылать ей его, но в конце беседы она сказала, что я потеряю благословение, если совру и мне стало страшно.

Потом я написал ей, что приготовил о ней другой текст, очерк для «Кольты», и тут матушка стала переживать. Она сказала, что нельзя поступаться благословением ради минутного драйва, она обещала, что мы сделаем хорошее интервью, если я хочу его, но только когда приеду в Осетию.

– Что было дальше?

– Дальше я отправил ей текст, она прочла и попросила дать ей возможность исправить кое-где свою речь. Она внесла пару поправок, мы убрали момент о цементном заводе, убрали о том, что матушку некоторые просят отказаться от борьбы со строительством завода (монахини вывесили на свой забор надпись «Нет цементному заводу» и выходили на митинг протеста). А его строить хотят на месте мостика, по которому переходишь в купель. Все три озера попадают под цементный завод. Мне очень нравится Нонна. Боевая женщина.

– По итогам пребывания в монастыре ты что-нибудь ощутил в себе, какие-то перемены?

– Нет, я там был меньше суток. Но после этого ездил в Подмосковье и там был неделю. Я копал туалет и ковырялся в глине…

– Ты туда для материала поехал?

– Да, для Colta, но они не опубликовали. Это был монастырь без душевых кабин, где монахини и паломники купались на разных берегах реки Хотча. Мы ходили купаться на реку, я копал туалет, гулял по маленькой деревне, вот так протекала моя жизнь. Утром и вечером ходили на службы. Colta хотела показать, как выглядит монастырь сегодня.

Я написал текст, отправил его Михаилу Ратгаузу и он резко перестал мне отвечать. Тогда я ему позвонил, и он сказал, что текст плохой. Я предложил отредактировать его и отправил снова. Редактор не отвечал мне до 1-го сентября, а 1-го сентября позвонил спросить, есть ли у меня текст про Беслан. А в это время на «Снобе» как раз вышел наш с тобой материал к годовщине, и больше с «Кольтой» я не работал.

– Давай вернемся к моему вопросу: что ты ощутил в монастыре?

– Я там жил с монахом. Это было очень страшно. Я с детства боюсь клоунов, Деда Мороза и монахов. А этот всю ночь говорил во сне и повторял: «Господи помилуй». Утром я проснулся от того, что он стоит надо мной. Он резко выбежал из кельи, и я больше его не видел. Я приехал в монастырь как паломник, они не знали, что я журналист. Те люди, с которыми я копал колодец, выглядели как бандиты из 90-х, они говорили, что к монахиням нельзя подходить, а если к игуменье подойдешь, то из монастыря тебя обязательно выгонят, потому что ты здесь чтобы послушаться, а не болтать. Я видел фото игуменьи на сайте монастыря: у нее были румяные щеки и начитанное лицо, как у профессора из школы для благородных девиц. Я нашел ее, попросил поговорить, и в последний день она приехала к моему колодцу на велосипеде. У нее были впалые щеки и бледно-матовое лицо. Но главное, из-под апостольника были видны короткие серые волосы. Мы проговорили полчаса, и я поехал в Москву.

В Москве я почувствовал, что хочу обратно в монастырь, потому что там спокойно наедине с собой. По ощущениям, это как будто у тебя в комнате раскрыто окно, а на улице сильный ветер: везде летают бумаги и салфетки, а закрывать окно ты не хочешь. В монастыре мне показалось, что я закрыл окно и стал разбираться с бумагами. Оказавшись дома, я сразу зашел в «Яндекс» и увидел, что на Украине идет война. Я вообще забыл об этом в монастыре! Я понял, что ненавижу «Яндекс», войны, накрашенных женщин и мужчин с пивом. Я не мог понять, что мне с этим настроением делать, потому что меня все раздражало. Правда, потом я открыл youtube, и все стало как прежде. А позавчера я узнал, что игуменья умерла, у нее был рак, как я и думал. Недавно я опять хотел туда поехать, чтобы закончить статью. Можно историю расскажу?

Мы приехали в монастырь с подругой. Я взял ее для того, чтобы она рассказала мне о том, что делают в монастыре женщины. В первый вечер мы гуляли по деревне и вернулись к монастырю в 11 часов. Ворота были закрыты, а рядом стояла женщина. Мы не знали, как войти и где будем ночевать. Моя подруга Саша стала ныть: «Что нам дела-а-ать!?» И тут женщина начала запрыгивать на монастырскую стену. Я пытался ее поднять, но она отскочила в сторону и в испуге от меня отбежала, как будто у меня в руках были огни, ножи и ядерное оружие. Я отошел, и она сама как кошка пыталась карабкаться по плитке, залезла, моя подруга перекинула ее ноги, она упала с той стороны и открыла нам ворота.

На следующий день, когда монаха и в помине не было, я думал: «Господи, ну вот монах от меня убежал, о чем я еще могу тут писать? Вот монастырь, но меня никуда не пустят и я не смогу написать ничего интересного. Помоги мне, пожалуйста. Нужна хоть какая-то фактура». У меня уже такие мысли были. В обычной жизни я так не делал до этого.

И тут мы стоим на службе, а мимо нас проплывает монахиня в большой черной рясе. Это было очень красиво, ее невозможно было не заметить: она прошла как лебедь, поцеловала мощи и повернулась к нам. Я думал, что Саша завопит. Потому что это была та девушка, которую мы перекидывали через забор. Мы перекидывали через забор монахиню! Тут появилась фактура: все дни я пытался с ней поговорить, она от меня убегала, разливала молоко, пряталась, стеснялась.

– Давай вернемся к Осетии. Как «Сноб» заинтересовался тобой и Осетией?

– Я решил, что текст про Нонну собрал мало просмотров на Colta (3400). Я сравнил его с другими репортажами, например, Украина набирала тогда 50 тыс. Я тогда знал, что социальные тексты априори малочитабельны. Я читал на «Снобе» Панюшкина, покупал книгу очерков «Сноб». Герои. 30 лучших очерков». И мне показалось, что Colta стала узкой площадкой, чтобы рассчитывать, что про Беслан прочтет много людей. Поэтому я написал редактору «Сноба» (я не был с ним знаком). Он попросил предложить какие-то темы. Я предложил Беслан и человека, который воевал в 2008 году в Цхинвале, а потом стал монахом. Он выбрали Беслан.

– Пришла слава, какие-то предложения?

– Нет, главное, что пришло – это знакомство с Макcимом Котиным. Половина из тех тридцати очерков «Сноба» принадлежала ему. Первые свои тексты я писал по шаблону его материалов. То есть, я очень хотел писать как он. А тут мы познакомились, встретились и сейчас вместе работаем над сборником очерков. Он должен выйти осенью следующего года. Это будет книга о людях, в чьих жизнях случился провал: теракт, травма, потеря бизнеса, семьи, веры. Векторы историй самые разные.

– Давай поговорим об истоках твоего таланта, ты говорил, что с детства тебя окружали книги. Когда ты понял, что хочешь писать?

– До девятого класса я думал, что буду парикмахером, потом у меня появилась снобовская книга, и я решил, что это та-ак здорово – быть проводником между героем и читателем. Я понял, что не обязательно быть политиком или Матерью Терезой. Можно рассказать историю, которая сделает больше, чем эти двое.

– Ты пробовал писать? Дневники, какие-то тексты?

– Нет, не писал ничего.

–То есть ты решил стать писателем и начал писать?

– Нет, вначале я хотел стать знаменитым.

– Как, все-таки, ты начал писать? Ты же очень талантливо пишешь.

– Первый текст я написал для  журнала «МВ», посчитав себя знатоком моды после той книги очерков. Я писал о том, как надо одеваться, но эти статьи не брали, а предложили мне лучше брать интервью у звезд. В тот момент я думал: если шокировать читателя, сразу станешь знаменитым. Я писал совершенно идиотские колонки.

– Например?

– Была колонка «Умер от отвращения». Алан Цхурбаев написал о ней в своем блоге и там начались обсуждения.

– То есть, он плевался?

– Почти все плевались. Писали: давайте найдем его и убьем. Мне очень стыдно сейчас. Я, мечтаю, чтобы этот текст исчез из интернета.

– Понятно, тогда последний вопрос нарцисстического характера. Находясь под впечатлением от твоих статей, я все думала, а как бы ты описал меня, если бы я стала героиней твоего очерка?

– Ты похожа на оловянного солдатика. Честно, я даже не знаю почему.

• colta.ru
• Вадим Смыслов
• Владикавказ
• матушка Нонна (Багаева)
• Северная Осетия
• школа