Мой отец был лесничим. И, по всей видимости, очень хорошим. Его часто вызывали в другие районы, леса всей республики он знал отлично. Вот из-за такой «командировки» я и родилась в Ардоне, куда поехали работать папа и мама.

А во Владикавказ мы переехали, когда я была совсем маленькая.  Жили в Подгорном переулке, сейчас улица Ботоева, в 14 номере. Это был маленький красивый переулок. Наш дом был крайним, а дальше шел забор сада Шмидта. Мы жили рядом со Шмидтами.  Павел Шмидт — знаменитый архитектор, был красивый, интеллигентный, всегда аккуратный. Лучшие дома в городе строились по его проекту. И дом, где он жил тогда, мы сейчас называем Тхапсаевским. Семье Тхапсаевых такой дом и не снился, они были довольно бедные, жили в Ардоне, и только когда он стал знаменитым народным артистом страны, ему выделили этот дом. Там, в полуподвальном помещении, жил дворник с семьей, помню их сына Васю.

Со Шмидтом я не общалась, потому что он был взрослый мужчина, а я была молода и робела, мне и смотреть на него неудобно было. А вот с женой его, Ермилией Францевной, была хорошо знакома. Она заведовала кафедрой иностранных языков в сельскохозинституте. Знала английский, немецкий и французский в совершенстве. Семья Шмидтов тут оказалась по стечению обстоятельств. Ермилия Францевна была больна, что-то с легкими, и Шмидт вынужден был переехать сюда. И дети их (три девочки и сын) родились здесь.

Старшую звали Нателла (она и сейчас жива), среднюю — не помню, а младшая была Новелла. Девочки учились где-то не здесь, и Ермилия Францевна всегда говорила: «Дзерочка, я тебя очень люблю, ты так на Новеллу похожа». Сын Коля, очень хороший мальчик, болел туберкулезом. После смерти Павла Шмидта, семью попросили из этого дома официально, но дали возможность выбирать, где они хотели бы жить, и купили им за государственный счет дом. Это выше, по улице Тамаева, большой хороший дом с садом. Там, году в 60-ом, Коля и умер.

Раньше на весь город было две бани. Такие, какие сейчас никто и не построит: с номерами, настоящие такие бани. Мы ходили в знаменитую Андреевскую. Сейчас ее разорили. А на Горького, где сейчас ресторан, была газетная типография. И печатали каким-то, наверное, старинным методом, такая была деревянная пластина, как опахало, размером с газетный лист. Нам с улицы было видно, как она опускается и поднимается. Мы стояли и смотрели, как выпускают газету. На улицах были газетчики. Я даже помню одного, у него была фуражка с кокардой, он ходил по улицам и продавал газеты. И на Проспекте, где сейчас киоск, стоял большой стенд, со свежими номерами «Правды», «Известий» и местной газеты.

Я помню время, когда на Проспекте, где сейчас Дом стеклотары, было поле, и там разбивал шатры цирк. Приезжал Лев Дуров с животными. Был слон, морские львы даже были, которые играли мячами.

Вместо Дома быта, стояли два дома, один побольше, другой поменьше, и в одном из этих домов жили Тотооновы, родители нынешнего нашего сенатора. А напротив Сбербанка, там, где сейчас ресторан, были билетные кассы. На площади стояли большие автобусы, они где-то ночевали и приезжали туда к определенному времени.. Это была автостанция такая.

В 1932-ом я поступила в 13-ю школу. Она располагалась на  улице Тамаева, которая тогда называлась улица Красного Октября.  Через 4 года весь наш класс перевели в только что выстроенную 28 школу, а позже, в 7-ом классе — в 18-ю, рядом с рынком. Говорят, ее снесли. Директором был Дмитриевский. Историк с очень хорошим кругозором. Мы его очень уважали и любили. В 1941 году он вместе с учениками ушел на фронт. И не вернулся. Когда мы заканчивали 9-й класс, нас было примерно поровну — мальчиков и девочек, а в 10-м остались только девочки. Все наши мальчики ушли на фронт. А  пришли… Мало кто пришел.

Что я иду в мединститут, было давно решено. Мама – Варвара Андреевна —  была медсестрой, и я сама хотела в медицину. Но я закончила школу в 1942-ом, в это время наш мединститут был эвакуирован в Ереван. Ехать туда я не могла, у папы случился инсульт, да и с деньгами стало тяжело, поэтому с началом войны мы уехали в Ардон. Тогда еще фронт был далеко от Осетии, а потом пришли немцы. И начались обстрелы. Мы часто видели самолеты, они назывались «рама», и издавали такой жуткий специфический вой, когда летели бомбить город. Его несколько раз бомбили, и во двор напротив дома Шмидта влетела бомба. Да такая мощная, что когда мы приехали, не могли войти в свой дом, ни одного целого стекла не осталось. А тогда стекло было на вес золота.

Первая приехала я (началась учеба), а жить негде. Остановилась у маминой сестры, которая жила на Осетинской слободке, на улице Цаголова. Когда остальная семья вернулась, мы поселились там: мама, папа, я и два моих брата. И даже когда у нас появились возможности отремонтировать дом, папа не захотел переезжать. Не мог ходить и не хотел, чтобы видели, как его несут на носилках. И все время, пока я училась, мы жили на Цаголова

Весной 1943-го объявили набор в мединститут в счет 1942 года. Нас приняли без экзаменов, мы только написали заявления и все. Желающих было много, свыше 600 человек, в основном девушки.

Когда мы только поступили, преподаватели и старшекурсники нам устроили вечер. И наш преподаватель по анатомии и оперативной хирургии Виктор Христианович Фрауче исполнял на этом вечере арию из оперы «Садко». У него был фантастический бархатный голос

Мы учились прилежно и старательно. Но у нас не было ни тетрадок, ни ручек, ни бумаги. Чернила мы носили в пенициллиновых флакончиках и писали лекции между строчек в старых книгах. Лекции проходили в большом зале мединститута, в старом здании, там не было ни одного целого стекла. Постоянно дуло и было холодно. Февраль 1943 года. У нас был такой профессор Немирюк, вел неорганическую химию, и в середине лекции он командным голосом произносил: «Слушай мою команду! Всем снять обувь и сесть на ноги!». Мы поджимали под себя ноги и так грелись.

Почти в каждой школе стоял госпиталь. За нами закрепили школу №2 и мы по очереди ходили на дежурства. Ни одну ночь не проводили дома. Медсестрами работать не имели права, мы были первый-второй курс, поэтому работали санитарками. Все делали: и подмывали, и судно подавали, письма писали, ведь раненые были — кто слепой, кто без рук. И все это не за деньги, а потому что надо так. При этом сами  разутые, раздетые.

Стипендии мы сначала никакой не получали. Потом стали получать какие-то копейки, по-моему 5 рублей. А тогда только появились капроновые чулки. Это был шик! Стоили они две моих стипендии. Кушать нечего было, у меня уже голодные отеки, а я мечтала о капроновых чулках. И вот я заняла у подруги ее стипендию, прибавила свою и попросила однокурсницу, которая ехала в Ростов, купить эти чулки. Привезла она чулки и все стали у меня их выпрашивать. Я говорю: «никому не дам, сама буду носить!». Одела. И на второй день они у меня как побежа-а-али… Я чуть в обморок не упала. Три дня ходила с подтянутой «стрелкой». Мне говорят: «Дзера, у тебя петля побежала», я говорю: «Не смотри! Зачем смотришь!». Но потом, конечно, пришлось их выбросить..

Однажды мы сдавали экзамен профессору Чеховскому. Это был человек еще дореволюционной закалки. Я села отвечать, и два вопроса из трех уже ответила. И вдруг по радио раздались сигналы особого сообщения. Левитан объявил, что наши войска освободили Киев. И все так обрадовались, что ни о каком экзамене уже речи не могло быть, а Чеховский взял мою зачетку и сказал: «Кулаева, за Киев вам 5».

После института я могла выбрать куда пойти работать, потому что диплом у меня был неплохой. Но мне предложили работу санитарного врача. Это врач, которому выделялся объект, и он должен был инспектировать его по санитарным нормам. А на площади Штыба, где сейчас мэрия, стоял двухэтажный красивый дом, еще дореволюционный, с огромными арочными окнами на втором этаже.  В нем жили осетины, но фамилия их была Ивановы. И вот в этом доме, в подвале, был такой магазин, забегаловка, в которой продавали овощи, водку и много еще чего. Я всегда обходила этот подвал. Никогда даже не смотрела в ту сторону. Когда дали этот район, я спросила: «скажите, а вот эта забегаловка тоже ко мне относится?» — «Конечно» — ответили мне. «Нет, я поеду, куда хотите, только в этот подвал не спущусь!». И я уехала работать в Гизель на 2,5 года.

Однажды, много лет спустя, я рассказала своим студентам, как мы жили в войну. В городе же не было транспорта, вообще ничего не было, только трамваи ходили. Раненых привозили на вокзал, и их надо было выгружать из поездов. По радио (оно никогда не выключалось) объявляли: «Прибыл поезд с ранеными». И все шли на вокзал, выгружали раненых, несли или вели до трамвайных путей (машины подавали только туда, куда не мог доехать трамвай). И на трамваях уже довозили до госпиталя, какой первый подойдет трамвай, в тот госпиталь и везли. И вот во время лекции я об этом вспомнила. Говорю, мол, по радио извещали, и мы вставали и шли на вокзал. И кто-то из студентов мне сказал: «А вы бы выключили радио!». Так мне обидно стало, сразу слезы на глаза навернулись, я встала и их всех выгнала из аудитории. Не могла это перенести. С другой стороны, они не плохие были. Нет. Просто они не представляли себе, как это! Не могли представить.

После войны нам выделили участок земли в районе Михайловского, под огород. Остановка называлась Минутка, поезд на ней стоял 1 минуту. Он туда ходил один раз в сутки с железнодорожного вокзала, и отходил в 12 ночи. Мы с сестрой посадили картошку, морковку и ездили обрабатывать этот огород. А потом пришло время собирать урожай и мы поехали. На остановке вышли, темно. С нами вышла масса мужиков, и я сестре говорю: «Вот как хорошо, мы не одни будем на этих участках».  Но пока мы туда-сюда вертелись, эти мужики куда-то испарились. Что делать, пошли искать свой огород. Ночь. Каждый шорох пугал, нам казалось, что это — то медведь, то какой-нибудь бандит, так мы боялись. С трудом нашли огород. Выкопали картошку — 2 мешка, потом морковку набрали в колхозном огороде. Я ее напихала в папин портфель с двумя замочками. Он раздулся так, что я его еле смогла застегнуть. Кинулись на вокзал, поезд приехал, но битком набитый!  Я Зину впереди себя запихнула, а сама смогла только два пальца ноги на ступеньку поставить, и на эти два пальца втиснула портфель с морковкой. Поезд тронулся, кондуктор мне кричит: « Вы упадете — убьетесь, меня с работы выгонят!». Кое-как утрамбовались, приехали в город. Сели на трамвай, на 3 номер. Он ходил по Проспекту, Маркова, Ватутина и на Штыба делал круг. И этот трамвай останавливался на Цаголова, рядом с нашим домом. Мы зашли в трамвай, а он тоже битком! Я опять Зину вперед, а сама зацепилась за поручни и держу морковку свою. Едем, и вдруг кто-то сзади еще запрыгнул. Смотрю – мужчина. И за поручни схватился поверх меня. Я думаю: «Теперь точно не упаду». И вдруг слышу, он  открывает мой портфель.  Видимо решил, что там что-то есть ценное. Я ему кричу: «Слушай, не открывай, там морковка!». Он выругал меня в три этажа и на ходу спрыгнул. Вот так мы ехали. Целое дело.

• Был такой город
• воспоминания
• Дзерасса Албегова